Нежданно-негаданно

Егор Кузьмич погладил здоровой рукой голову Григория, прижал ее к себе и сказал тихо:

— Прощу сынок, прощу. Выбрось из головы Надежду. Вот тебе мой наказ. Легче тогда будет — и пить не станешь.

Егор Кузьмич почувствовал тяжесть, тело становилось грузным, свинцовым.

— Ведите меня в избу, на кровать. Не могу я.

Григорий вскочил, подхватил отца с другой стороны, и они занесли его в дом, положили.

— Ты, Андрюха, линию так и держи. Люди должны верить в тебя, в дело, — и как в своем собственном хозяйстве робить должны. Агроному не препятствуй, пусть науку свою двигает. Башковитый! А если че не так, — прямо в область пиши, — не бойся. Хозяйствовать с умом надо. Не по-верхоглядски. Так, чтобы дело ладно было…

Надо ребят наших сельских с малолетства привечать и приноравливать к работе деревенской — колхозной, чтобы припадали они к земле и оставались в колхозе. Это шибко аккуратно, бережно надо делать, Андрюха. А уж полюбят сызмальства малец или девка дело наше — так и останутся верны ему.

Отцов с матерями надо напутствовать, чтобы прививали у ребят тягу к земле-то, делу нашему. Самому зорко следить и душу во все вкладывать. Правильно делаешь, что в школу часто ходишь, хорошо, что школьники на практику в колхоз охотно идут.

Верно и поступаешь, что документы после окончания школы не сразу отдаешь, внушаешь… Посылаешь от колхоза учиться дале.

Хоть и ругает тебя начальство, что задерживаешь ребятню, а без этого как? Не делать этого — убывать народ в колхозе станет, и захиреет колхоз.

Кто способный к другому делу, не к земле, того, понятно, не удержишь, да и нужды нет. А основная масса — надо, чтобы оседала в колхозе.

А то вишь, вон, как в Малиновском совхозе вышло; робить некому, и молодежь вся разбежалась. На шефов этих, заводских, — надежды мало. Приедут — только дурачатся, водку пьют да картошку в землю втаптывают.

Уж присоединили бы этот совхозишко к заводу, откуда шефы ездят, тогда бы они не так стали относиться, шефы-то. Заместитель директора завода наведывался бы, раз их это хозяйство, и спрос с них другой, и с запчастями, ремонтом техники намного бы легче было. А так — нет, не дело.

Больно было Егору Кузьмичу видеть неразбериху, разброд, бесхозяйственность и казенщину в соседнем совхозе, думалось, ведь когда-то богатый колхоз это был, потому что хозяин там был, вел дела с умом, и с народом обращаться умел, заставить мог, внушить, и люди уважали его.

А как умер Степан — председатель — и пошло все колесом. Вдруг почему-то захотели сделать совхоз, послали директора какого-то не здешнего из города, который и землю, и хозяйства сельского не знает, с народом свысока говорит, нос кверху и глаза в небо.

Ну и пошло: завалили дело, разбрелись все.

А Степан сад какой выходил колхозный, а теперь в этом саду коровы да козы ходят.

Пахать и сеять, ехать на сенокос некому — все с найму. Даже доярок вербовать ездили, да привезли с длинными ногтями, вымя, видно, царапать. Эти девки пришлые — и разъехались вскоре, непривычные. «Эх! — вздохнул Егор Кузьмич, — к чему это приведет?! Неужели не видят. А потом жалуются те же шефы, что мяса нет. Так откуда оно будет, если так хозяйствовать станем?»

Егору Кузьмичу стало плохо, голова закружилась, и он отогнал эти грустные мысли, опять заговорил с Андреем:

— Ты клуб, Андрюха, новый построй, и там помещение сделай мячиком молодежи упражняться, баяниста толкового пригласи, чтобы веселил парней и девок. Затейник чтобы годный был.

А за землю держись изо всех сил, скотоводством пусть в низовьях реки занимаются, там луга заливные, а мы исстари хлебушком живем.

…И Егору Кузьмичу уже виделось, что все идет, как он наказал Андрею, — легче стало на душе.

«Андрюха двужильный — выдюжит. В нашу Дунаевскую породу — не сдаст», — заключил Егор Кузьмич. И мысли поплыли куда-то вдаль, за реку, в поля, и теряться, мешаться все стало, и спать захотелось.

Потом опять пришел в себя.

— Генке телеграмму дай, пусть приезжает: проститься хочу с ним — скитальцем.

— Дам, дам. Сегодня же, отец. Да ты еще поживешь, мало ли чего бывает.

— Я не умираю, но повидаться надо.

Егору вспомнилось, как ударило сторожиху Агафью два раза подряд, и преставилась она через день.

А сыновья хороши: не приехали… На работе задержали. Сыновья… псы, а не сыновья. На что мой Гришка пьяница, да он на брюхе бы приполз, про Андрюху я уж не говорю.

От мыслей о бабке Агафье ему опять стало хуже. Вспомнились ее мордастые сыновья — оба, лица их начали перед ним кружиться, вертеться, ржать во все горло, а во рту у обоих зубы стальные, и глаза блестят. «Ха-ха-ха», — раскрывают они рты. Потом рожи исчезли. Его начало приподнимать вверх, руки заводить за спину, голову сдавило. В избу вошла во всем белом Авдотья, кланяется, улыбается. «Сейчас Генушка зайдет», — говорит. Забегает Генка, Егор Кузьмич протягивает руки, но Генка не идет, улыбается и не идет. Мотает в стороны головой, смеется.

«Гена, внучек, что же ты не подходишь ко мне, боишься, забыл старика…» Генка исчезает, темно стало…