Нежданно-негаданно

Овес ныне полег в некоторых местах, так Гришка подсказал механизаторам приспособление: крючья из проволоки, которые подхватывают колосья. Еще в прошлом году ладно получалось. Соображение есть у мужика. Эх, если бы не пил! Егор Кузьмич вздохнул тяжело. Он так ушел в свое, что видит: уже щетинятся пшеничные поля, сжаты, а комбайны ушли овес дожинать. У Егора Кузьмича полный зерноток пшеницы. Механизмы работают слаженно, продувают воздухом зерно, не дают ему греться, не то что ране — греби лопатой с места на место. А Егор Кузьмич только ходит досматривает за всем. Вот уже и овес убрали. Все, кончена уборка! Отдыхай, Егор Кузьмич, посиживай на завалинке. Не забудь и в больницу сходить, подлечат пусть…

Егор Кузьмич вздохнул, улыбнулся воображаемому, пошел на зерноток.

Сегодня последний день уборки, устал все-таки он. Перед яровыми перерыв будет, отдохнет.

Вечером Егор Кузьмич проверял зерно, шевелил его руками, вдруг зерноток от него стал уходить кругом, кругом — и он опустился прямо в рожь.

Очнулся дома; у койки Андрей, доктор, в двери заходят и выходят люди, вспомнил все.

— Ху ты, ребята, что это со мной было?

— Ну как, отец? — встревожился Андрей.

— Да нечо вроде, — начал подниматься Егор Кузьмич, — пристал, видно, немножко. Закончили все?

— Закончили. Больше, отец, работать тебе не дадим, вот и врач так сказала.

— Да, да, отдыхать вам пора, и болеть не будете, — заговорила врачиха.

— Я как лучше для дела, Андрюха.

— У нас все в порядке, отдыхать тебе пора.

Врач сказала Андрею, что Егор Кузьмич переутомился, ничего нет страшного. Люди стали расходиться, Андрей уехал в поле.

Егор Кузьмич чувствовал себя не худо, долго разговаривал на завалинке с Авдотьей, соседкой Павлой, потом захотел идти в избу, полежать. Авдотья ушла на поскотину, а Павла домой.

IV

Оставшись один, Егор Кузьмич почувствовал себя опять плохо. В голову полезли думы: все пристроены, Авдотья к Генке уедет, раз зовет, он к Андрею уйдет, а вот Григорий пьет, веру в себя потерял… Жалко. Какой палец ни отрежь — больно. Что придумать?.. К Марфе не идет.

Ему стало хуже, в глазах сизо сделалось; он прилег на диван, но заснуть не смог, почувствовал жар, бросившийся в голову. «Что это опять? На улицу надо выйти, на свежий воздух — полегчает, может».

Он поднялся, вышел, пошатываясь, в сенки, сел на ступеньку. Отпустило вроде… В голову полезла мысль о соседском Федотовом сыне. Мирное время, а парень погинул… Позавчера бумагу принесли. Что им надо, этим китайцам?.. Вроде досыта пороха нанюхались. Надо бы попроведать Федота, старик все-таки, да вот сам еле сидит. Только подумал, опять начало накатывать. «На воздух надо». Выйдя в ограду, Егор Кузьмич почувствовал, как у него набухают виски, давит на них, ноги немеют. «Что это екое, ей-богу?» Потом в висок кольнуло сильно, он схватился за косяк, еще толкнуло, голову сжало со страшной силой, и ограда пошла кругом, опустился на приступышек крыльца. Ограда медленно остановилась… отпустило немного… Егор хотел встать, пойти лечь. Сидеть ему было тяжело, но почувствовал, что левая нога не слушается — чужая, и рука левая тоже. «Вот ладно! Вот добро. Достукался». Он навалился на косяк. «Все, видно, все! Отходил! Да, может, пройдет!» — начал успокаивать сам себя. Егор Кузьмич знал, что это такое. «Хоть ладно, не шибко. Соображаю». Он попробовал говорить вслух:

— Андрей, Андрей.

Язык слушался, но был тяжелый и мешал во рту, а слова получались. Потом опять нахлынули думы:

«Все сделал. Они доделают. Справятся. Фундамент крепкий заложен… Андрюха справится…» Вспомнил о жене Андрея Галине, внучонке Юрке. «Хоть бы успели приехать. На курорте хорошо, но со стариком увидеться надо. На курорт бы не в это время ездить, не в уборочную… Ну, да сами большие…» В памяти всплыл внук Генка. «Надо, пожалуй, телеграмму дать — приедет. Дома-то с четырнадцати лет не живет. Скиталец! Боевой! Этот не пропадет. Но и слава богу. По мере возможностей все время ему посылал, пока учился. Благодарил. А приезжал редко. Вся деревня скитальцем считает. И сейчас непонятен он нашим деревенским. Ездит все. Пишет че-то… А я все верил, что из него человек выйдет. Башковитый. Вспомнил, как последний раз приезжал, слова старые записывал. Надо, говорит. Вишь как?! А вел себя просто, как мужик деревенский».

Егор Кузьмич оперся на правую руку, начал подниматься, встал на правой ноге, левая болталась как плеть, не чувствовала ничего, и рука тоже…

…Андрей возвращался с поля, увидел на улице пьяного Григория, посадил его, чтобы завезти домой, но прежде решил завернуть к отцу. Подъехал к воротам, остановился, вылез из машины. В противоположную дверцу вывалился Григорий и, шатаясь, бормоча что-то, поплелся за Андреем. Они увидели, как Егор Кузьмич, держась за стену, пытается шагнуть, но не может, нога не слушается. Андрей подбежал, взял отца под руку. Григорий подошел, еще не понимая, в чем дело.

— Что с тобой, отец? — почти выкрикнул Андрей.

— Ничего, Андрюха, ничего… Стукнуло легонько.

С Григория хмель как наждаком сняло:

— Прости меня, отец, прости.