Нежданно-негаданно

Сидору и тяжело было, что доводы его нисколько не подействовали на Ивана, у него своя точка зрения, и в то же время легко: оказывается, все-таки можно миновать конца земного, хотя он и не совсем верил Ивану на слово. И эти два чувства толкались в нем, расшевеливали его, будоражили, и он не сдавался:

— А с лесом как, а с рыбой, а с зверем? Писал я тебе в письмах.

— Не научились мы еще хозяйствовать как надо, отец, и в этом пока беда наша. Будем надеяться на лучшее. Воспитывать людей, себя, учить, самим учиться.

— Э-э, — махнул рукой отец, — мечты пока. В общем-то, возьми во внимание мои слова, не пустые оне.

— Возьму, отец, возьму, — старался утешить Иван отца, а про себя подумал: кое в чем старик и прав.

Засиделись они тогда почти до утра; и не спавши Спирин возвращался в Обск.

Сначала он хотел хорошо подумать обо всем будущем, разговор с отцом еще больше его взволновал, но сон и усталость затуманивали мысли, и он стал думать об одном: скорее бы добраться, да соснуть часок-два, движение на дороге было еще редким, и Иван, воспользовавшись этим, мчался на пределе.

Приехав и запершись в номере, Спирин сходил в душ, думал, снимет усталость, хотел отвлечься, но мысли опять навернулись о стройке, ее начале — это вытеснило все прочее, занимало главное место, основное. «А начало дороже всего, — подытожил Спирин. — Недаром народ выражается: «Лиха беда — начало». А пословицы все, брат, мудрые, учиться у них жить не мешает…»

Воспоминания наплывали и наплывали, волновали душу…

…Теперь все, еще более четко, встало перед Спириным, усиливало волнение, будоражило мысли, которые Спирин (как ему казалось) никак не мог привести в порядок, к строгой последовательности и логичности.

Почему-то всплыла перед глазами именно середина работ на первом энергоблоке. Может, оттого, что Спирин здесь взял все на себя, на свой страх и риск, — и вытянул энергоблок намного раньше намеченного срока, хотя чуть жизнью за это не поплатился. Сейчас, когда минуло, страшновато вроде, а тогда ничего, как будто так и надо было.

Осень бодрила. Холодная, с редкими, сильными дождями. Утренники были заиндевелые, хрусткие, и бабы ведрами таскали рыжики. Листья еще желтыми, оранжевыми, красными метляками кружились в воздухе, медленно опускаясь и застилая землю, мягко шагалось, душе любо. Обь уже сковало накрепко. Он проворонил лов нельмы. Не до этого было: все лето и осень шли напряженные работы: одновременно строили корпус станции и заливали фундамент под первый турбогенератор. Спирин волновался не на шутку, клял ведомственный разнобой: не во время поставляли оборудование.

Вот тут и сказался расчет Спирина. Если он требовал что-то — рабочие трудились почти круглосуточно: платили ему за заботу о них — все в шикарных квартирах жили, хотя Спирин нахватал выговоров, как грибов в лукошке. Но главное опять перебило и лезло, лезло, тревожило.

Прибежал Урусов.

— Что станем делать, Иван Сидорович? Все готово ставить генератор. Он привезен на той стороне реки, а мост еще не сделан.

Вот всегда так этот Урусов: «Что делать?», а сам подумать, принять какое-то решение не может. Уходит от ответственности.

И обида, и ярость взбудоражили Спирина. Тут же было и сожаление, — и эти разные чувства раздражали Спирина, роились мысли: и плохо, что такой главный инженер, и хорошо: не мешает принимать решения, не перечит. Набегало и другое: был бы попринципнее, так порой и не дал бы кое-где поскользнуться, досмотрел, запротестовал, предупредил…

Тогда заливали колонну, фундамент под турбину, крыши над головой не было, торчали только ребра каркаса здания: заводы-поставщики подводили, а сроки поджимали, уже вторую смену под проливным дождем заливали колонну.

Спирин примчался на объект.

— Неволить не могу, но надо находить выход, ребята.

И бетонщики не уходили.

Он видел, как «плыл» под дождем размокший бетон, ломая опалубку, но ее крепили и крепили — и дело к утру было осилено.

Спирина настораживало то, что, никто ему и не обмолвился за такой «рабочий режим», словно забыли об этом. И у Спирина появилась мысль: за длинным рублем на север примчались и Урусов и другие, но он гнал эти подленькие мысли и думал о стройке. Но все-таки его волновало и злило: когда закончили колонну, то хватились, что нет бетонщика с вибратором. Оказалось, он как работал в колонне, так и уснул, и его чуть не забетонировали, и опять он не услышал никакого упрека. «К хорошему не приведет», — заключил тогда Спирин.

«И вот турбогенератор!..»

— Повезем через Обь по льду, — заявил Спирин.

И он впервые заметил, как вздрогнул Урусов, побледнел, но не сказал, как ожидал Спирин: может лед не выдержать. Что тогда? Нет, он сказал другое:

— Вы начальник, Иван Сидорович, я не могу вам перечить.

Он боялся, но соглашался, так как знал: инициатива Спирина, ответственность главная — на нем.

Спирин чуть не выругался, но сдержался: ничего это не изменит — такой уж человек Урусов.

Нет, он не ошибался. После он напустился на Урусова, думал, обидится, но ничего не изменилось в Урусове.