Нежить

Как то бывало с нею в детстве

В забытых позже дивных снах.

Исчез ведьмовский взгляд раскосый,

Что так пугал людей обычно,

И заплелись вмиг сами косы,

И голос мягким стал, не зычным.

Зачем сменила облик свой,

И не задумалась она.

Когда бы мать была живой,

То подсказала б: «Влюблена!»

Приди ей в голову самой

Такая мысль – отвергла б разом.

От ярости сошла б с ума,

Кося своим небесным глазом.

Свобода ведьмам лишь важна,

Для них любовь страшней позора –

В такие дни душа нежна,

И зло не застилает взора…

Был Афанасий леший видный,

И много бы голов вскружил,

Когда б не столь был безобидный.

Но, словно перст, один он жил.

Досель его не привлекали

Лопасты дерзкие намеки,

Русалки хитростью пугали,

А от кикимор жди упреки.

Он жил как будто в ожидании,

Чем дев лесных смешил нередко.

И те на первом же свидании

Над ним подшучивали едко.

Все изменилось в одночасье,

Когда дочь ведуна он встретил.

На счастье или же несчастье,

Но в ней изъянов не заметил.

О ней мечтал в тиши лесов,

Когда, бессонницей томимый,

Бродил, ночных пугая сов,

Он до утра неутомимо.

И вот теперь наедине

Стоял он с грезою своей,

Не каясь ни в едином дне,

Что он прожил в мечтах о ней.

– Сейчас бы в небе очутиться, -

Услышал Афанасий вдруг. –

Бездумно в птицу превратиться,

Над облаками сделать круг!

– Я дух земной, и не летаю, -

Ответил ведьме грустно он. –

О небе даже не мечтаю.

Однажды только видел сон…

– А хочешь, я тебя возьму

С собой туда? – спросила дева. –

Мы полетим с тобой во тьму,

Которой – верь мне! – нет предела.

И вознесемся к тем мирам,

Что над Землею вечно светят.

Приблизимся к Творца глазам,

И нам они на все ответят!

В чем жизни смысл, узнаем мы,

И что затем случится с нами.

По смерти выходцы из тьмы

Кем будут – пылью, облаками?

– А я хотел бы дубом стать,

В лесу своем укорениться…

– Довольно, леший, нам мечтать!

Побыть сегодня хочешь птицей?

А трусишь – полезай на спину,

Да осторожней, не свались!

Тебя за облака закину,

За шею крепче лишь держись.

Насмешки леший не стерпел,

И все в единый миг случилось.

Вдруг дева – как, он не узрел, -

В его объятьях очутилась.

– Теперь летим, – промолвил он, -

В руках моих надежней будет!

Не скоро ждет нас вечный сон,

Пусть смерть пока о нас забудет.

Впервые ведьма растерялась.

Как с дерзким лешим поступить?

И вдруг сама себе призналась,

Что ей покорной в радость быть.

…Все выше, выше, выше, выше!

Лишь небо и глаза его.

Наитие как будто свыше –

Она и он… И никого!

Она и раньше ведь летала…

Но облака другими были!

Иль не о том она мечтала,

Когда они под нею плыли?

Бледнела ведьма в неге страстной.

Бледнел и леший вместе с ней,

Ко всем красотам безучастный,

Что видел с высоты своей.

Земля ему с орех казалась,

Лишь цветом был тот голубой.

Когда бы то не возбранялось,

Его бы леший взял с собой.

Всех звезд ему сейчас дороже

Был земляной орех лесной.

Как ведьма, леший грезил тоже –

Но лишь о стороне родной.

Забыв как будто даже деву,

Мечтал он в лес скорей вернуться,

Руками прикоснуться к древу

И целый век не шелохнуться…

Так небо разлучило их.

И отчего? – не понимая,

Вдруг леший загрустил и стих,

Марину нежно обнимая.

– Пора домой, – сказал на ухо

Он ведьме. Или сам себе?

Поди пойми лесного духа…

Кто волен в собственной судьбе?!

…Земля все ближе под ногами.

Ночь в городе; огни кругом.

Мигает чудище глазами…

Лишь слобода спит мертвым сном.

Дом знахаря, окном темнея,

Их встретил чуткой тишиной.

И, от смущения краснея,

Разжал объятья дух лесной.

Он поцелуя робко жаждал.

Но ведьма, получив свободу

И дорожа минутой каждой,

Вновь обрела свою природу.

– Дождись меня, – она сказала. -

Пойду, проведаю отца.

– Ты на меня не осерчала? -

На лешем не было лица.

Зло фыркнув, дева в доме скрылась.

Но в глубине души своей

Она сама себе открылась –

Страх лешего приятен ей…

Но некто был, кто видел их,

В углу безмолвно затаившись.

И только разговор затих,

Он вышел, сильно разозлившись.

Взлохмаченный с ушей до пят,

Привычный будто к разным бедам,

Он выбрал час, когда все спят,

И в дом вошел за ночью следом.

– Я так и знал, что будет худо, -

Промолвил злобно домовой. –

Лешак своим известен блудом,

Зато не дружит с головой!

Он сжал кулак – и леший в ухо

Удар с размаха получил.

Свалил бы с ног лесного духа,

Когда б тот послабее был.

Но леший не дурак подраться,

В нем дух воинственный силен.

Не домовому с ним тягаться –

Бит будет в честной драке он.

Однако не бывало сроду,

Чтоб домовой был честен в чем.

И этот не срамил породу –

Был Афанасий обречен.

Как будто тьма сама вонзила

В него клыки и когти разом,

В мгновенье ока сил лишила

И ослепила жутким глазом…

Заклятья можно избежать,

Предупредив своим заклятьем.

Но злясь, врага не разгадать.

Гнев в битве – сущее проклятье!

Младенец был сейчас сильнее…

Уж домовой торжествовал,

Как вдруг услышал он, бледнея:

– Довольно, Постень! Я сказал!

На домового знахарь грозно

И повелительно смотрел.

Противоречить невозможно;

Да Постень и дышать не смел.

– Кто в дом тебя впустил, признайся?

Ведь вам сюда заказан вход.

Ты мне по совести покайся,

Не то не избежишь невзгод!

– Не сам, Марина приказала, -

В пол глядя, Постень пробурчал. –

Ей леший враг, она сказала…

– Молчи! – старик в сердцах вскричал.

От мысли он страдал, что дочь

Столь вероломна и хитра.

Душа ее черна, как ночь.