Ярчук
Жила была Волга,
и жила б она долго,
да речушка мала Ока,
говорят, её изжила.
— Да не Окой речку кличут, а Ольгой!
И об этом мы спорили долго: дергали пришлых историков, каторжников, алкоголиков и даже к деду Егору идти за таким разговором. А дед Егор нам поведал (за своим крестьянским обедом) совсем другую историю… А что выслушали поневоле мы, то и сюда накатали. Глотайте, коль не слыхали!
— Жила в нашей деревне бабка Протасовна, — начал Егор Берендеевич. — Имени её никто не помнил, настолько та старая была. До того старая, что и родных у ней никогошеньки не осталось: мужа схоронила давным-давно, а сыны за царя полегли, и не оставив опосля себя наследников. Вот и коротала Протасовна свой век одна, супружника поминая да царя проклиная. А из ликов сыновей иконки саморучно выкорябывала, да те иконки в красный угол ставила. Грешна бабка, как ни крути! И ведь грех то свой знала. Но душу блюла, спасала она её добром да милосердием. Нет, на людей ейного милосердия не хватало — настолько поистерлась да поистрепалась её душа. Протасовна к животине всякой разной тянулась. Найдет птицу с переломанным крылом, вылечит, да и на волю отпустит. А коль птенца малого подберет, так и того выходит. Один раз лисят в дом принесла, говорит, их матку охотник пришиб. Так она тех лисят вырастила, а лисы в лес идти не пожелали: повадились они кур да гусей у всей деревенских тягать. В общем плохо всё закончилось, крестьяне до смерти забили окаянных лис, да и хозяйку еле в живых оставили. Но Протасовна сдаваться не собиралась.
— Не на ту напали! — говорит.
Как оклемалась старая, так снова в лес шмыг и опять тянет оттуда калеку: то зайца хромого, то хоря больного.
— Лишь бы не волка, — соглашались сельчане и бабку покуда не трогали.
И далее всё катилось бы хорошо да ладно, но приперла откуда-то наша Протасовна щеня домашнего черной масти. А щенок оказался непростой: весь как смоль, только вокруг глаз два белых пятна. Таких у нас двоеглазыми кличут, Ярчуками то бишь. Они не только хозяйский двор от любого охальника защитят, но и нечистую силу видят, а ещё у них есть особый клык, которым они могут любую ведьму насмерть загрызть. Дюже непростая собака! Вот поэтому мы каргу и так и эдак пытали, да пересмешничали:
— Ты, Протасовна, поди долгие лета на Ярчука деньгу копила?
— Битой ходить не желает!
— Да она с такой охраной теперича не только лис разведет, а ещё и медведей!
Бабка в ответ лишь ругалась:
— Гыть на вас, окаянные! На дороге собачку нашла, — вот и весь сказ.
Но кто ж ей, кулеме, поверит? Ярчука не так-то просто раздобыть. Вот вы много видали черных-пречерных псов-двоеглазок, причем пятна вокруг глаз должны быть ни рыжими, ни серыми, а белыми? Вот и я о том же.
Поэтому слухи о Ярчуке быстро расползлись по всем окрестным деревням. На диковинную собаку народ чуть ли не толпами валил посмотреть, особливо местные ребятишки. Но у Протасовны своих внуков отродясь не водилось, а чужим она завидовать не желала, вот и делала проклятая вид, что мальцов вне любит, и гоняла пострелят палками. Дюже на старуху их мамки обиделись и тоже потянулись к Протасовне, но уже с упреками:
— Тебе что, жалко? Пущай дитяти погладят щеня, побалуются.
Но Протасовна ни в какую, задом к кумушкам оборачивалась и в хату шла: пыль с сыновних иконок стряхивать да тихонько рыдать в платок.
А щень меж тем рос. И вырос он во пса крепкого да грудастого. К хозяйке ластится, а на всех прочих кидается. Пришлось Протасовне на веревку его посадить. Но веревку он быстро прогрыз. Тогда она до кузнеца поползла, попросила, чтобы тот выковал собачью цепь, да не простую, а легкую, но прочную. Такая цепь тоже денег немалых стоит, но сколько — кузнец не сказал, а у самой бабки язык — могила.