Нежная война

– Мы могли бы копать и возить провиант дома, в Нью-Йорке. Вы говорили, что этот полк будет сражаться за Америку, и страна будет гордиться своими черными солдатами. Что это поможет жителям Соединенных Штатов изменить свое отношение к нам.

Он сделал это. Обри поднял подбородок и распрямил плечи. «Достоинство и гордость».

– Вы правы, рядовой. Это мои слова, – голос капитана Фиша был спокойным, но твердым. – Этот полк ждут великие свершения, которыми будет гордиться Америка и ваша раса. Вы все продемонстрировали исключительную дисциплину в лагере Уодсворт и лагере Дикс, несмотря на постыдные предрассудки окружающих. Я уверен, что ваша смелость и дисциплинированность сослужат вам добрую службу, когда вы окажетесь на фронте, – он устало провел рукой по лбу. – Теперь идите завтракать, пока они не скормили ваш паек свиньям.

Обри выдохнул. Его не накажут. Аллилуйя.

– Мы попадем на фронт, вот увидите, – сказал Герберт Симпсон.

Капитан ответил тихим голосом, скорее себе, чем всем остальным:

– Так и будет.

Он вышел из барака, и солдаты последовали за ним.

Кто-то потянул Обри за локоть. Лейтенант Эйроп вытащил его из строя, завел за угол здания и пригвоздил к месту своим проницательным взглядом.

– Ты – понятливый парень, – сказал он. – Если не хочешь проблем, то тебе лучше научиться понимать, когда стоит держать рот на замке.

Лицо Обри горело, несмотря на зимний холод.

– Умный человек знает, когда говорить, а когда – заткнуться, – рот лейтенанта дернулся. – Даже если ты прав.

Обри сдержал улыбку.

– Да, сэр, лейтенант, сэр.

Эйроп похлопал Обри по плечу.

– Не забудь прийти за нотной бумагой.

Обри улыбнулся.

– Пойдем есть, рядовой, – сказал Эйроп. – Блюзом сыт не будешь.

Они двинулись по оставленным в снегу следам своих товарищей и пришли в столовую, где среди пара от горячего кофе и витавшего в воздухе запаха подгоревшей яичницы отряд Обри стоял в очереди за овсянкой.

– О, неужели это Отряд Негритят, – протянул медленный голос с южным акцентом.

Они обернулись и увидели двоих солдат, которые мерили их взглядом, прищурив глаза. Обри сжал пальцами свою пустую миску. Его товарищи тоже напряглись. На виске Джоуи запульсировала вена.

– Может, французы и не могут отличить негритенка от нормального человека, но парня из Алабамы не проведешь, – сказал рыжий солдат. – Мартышка останется мартышкой, даже если нарядить ее в военную форму.

Лейтенант Эйроп выпрямил спину. Он посмотрел на своих парней и безмолвно приказал им не отвечать. Обри чувствовал, что его дыхание, как и дыхание друзей, пышет яростью. Словно они были одним телом. Он ощущал их боль так же остро, как свою собственную.

– Солдат! Назови свое имя и звание.

Из кухни появился белый сержант и обратился к мистеру Алабаме.

– Рядовой Уильям Кованс, сэр, – безразлично ответил солдат, отсалютовав старшему по званию. – Сто шестьдесят седьмая пехота, сорок вторая дивизия.

Белый сержант нахмурился.

– «Радужная дивизия»[15]? Они ушли на фронт несколько недель назад.

– Мы остались, – быстро нашелся Кованс. – Корь.

Сержант повернулся к повару, накладывающему овсянку. Он замер, с широко распахнутыми глазами и протянутой рукой, внимательно прислушиваясь к разговору.

– Из-за тебя солдаты будут есть холодную еду, Дерфи, – рядовой Дерфи тут же вернулся к раздаче каши, а сержант посмотрел на парней из Алабамы. – Ты, с корью. Генерал Першинг приказал мне кормить солдат, а не трусов и свиней. Твой офицер об этом узнает.

Кованс и его товарищ покинули столовую, бормоча что-то себе под нос. Когда дверь за ними закрылась, сержант отсалютовал черным солдатам.

– Добро пожаловать во Францию, – сказал он. – Заведующий столовой, сержант Чарльз Мерфи. Саннисайд, Квинс.

Pathe' tique [16] – 8 января, 1918

Ранним утром вся хижина досуга была предоставлена Хейзел. Ее соседка Элен и новая знакомая Колетт любили поспать. Старшие дамы – миссис Дэвис и мисс Рутгерс – просыпались очень рано и уходили на собрание с главным секретарем всего Сен-Назера – мистером Уоллесом. (Специально для него они делали красивые прически.) Это давало Хейзел немного времени, чтобы поиграть на пианино, никого не беспокоя.

В тот день – вторник – она начала пролистывать нотные тетради с самыми популярными композициями, которые она нашла под крышкой скамейки для пианино. Это были легкие произведения: военные марши и юмористические песни, похожие на те, которые ее отец играл в Таун-холле. Она с улыбкой сыграла «Турецкое рондо» Моцарта, а затем – восьмую сонату Бетховена. «Pathétique». Нежное, романтическое произведение, наполненное желанием.

Хейзел сыграла ее для Джеймса.

«Вернись ко мне. Вернись домой. Пусть тебя не найдет ни одна вражеская пуля».

Она словно вернулась на приходские танцы. В его объятия. Ее снова накрыла нервозность, страх, блаженство и жар, шерстяное пальто и лавровишневая вода. Быстрый поцелуй, опустившийся на ее лоб. Воспоминания были чистыми и яркими, словно это все произошло только вчера.

Руки девушки упали на колени. Над сценой прозвучало эхо последнего, оборванного аккорда.