Сделать это нетрудно, так как после первой ночи я сплю головой к выходу. Оказывается, Паркер сделал проем с моей стороны занавеси, и я выглядываю на улицу.
Еще не рассвело, но лес залит холодным серым светом, возможно от невидимой луны, чье сияние отражается от снега и дает возможность что-то видеть, хотя среди деревьев все кажется тусклым и нечетким. Передо мной черное пятно — след от костра, а за ним обе собаки, стоят настороже и напряженно смотрят куда-то в гущу деревьев. Одна из них воет; наверное, именно этот вой меня и разбудил.
Сначала я больше вообще ничего не вижу, но через пару минут различаю в полумраке какое-то движение. Неожиданно меня осеняет, что это еще один собачий силуэт, серый на более светлом сером снеге. Третье животное смотрит на собак, его глаза и рыло чуть темнее меха. Они смотрят друг на друга с неослабевающим интересом и без видимой агрессии, однако никто не желает отвести взгляд. Снова доносится вой, возможно от волка. Он кажется маленьким, меньше Сиско. И он вроде один. Я вижу, как он приближается на несколько футов, затем снова пятится, словно застенчивый ребенок, который хочет присоединиться к игре, но не уверен, что его примут.
Наверное, минут десять я завороженно наблюдаю это почти бесшумное общение между собаками и волком; я и думать забыла о страхе. Вдруг я сознаю, что Паркер совсем рядом со мной тоже смотрит на них. Хоть я не поворачиваю к нему головы, он так близко, что я могу его обонять. Я лишь постепенно замечаю это: обычно воздух так холоден, что убивает любой запах. Я всегда считала, что в жизни есть нечто, достойное благодарности. Но когда я смотрю на животных, возникает аромат жизни — не запах собак или даже пота, скорее аромат листвы, вроде острого, насыщенного запаха в парнике, влажного и нарастающего. Я чувствую жжение, как от крапивы, и это память: память о парнике в общественной лечебнице, где мы выращивали помидоры, такой же запах, как у доктора Уотсона, когда я прижималась лицом к его манишке. Я и не знала, что мужчина может так пахнуть — не табаком и одеколоном, как мой отец, не уставшим телом и немытой одеждой, как большинство из персонала.
Единственное в промерзшем лесу, что способно пахнуть так же, как Уотсон и парник, это сам Паркер.
Тут я невольно чуть поворачиваю к нему голову, чтобы вдохнуть сильнее и закрепить в памяти этот аромат, дразнящий, но вовсе не неприятный. Я стараюсь проделать это незаметно, но чувствую, что он замечает, и должна поднять глаза — и вижу, что он смотрит на меня с расстояния в несколько дюймов. Отшатываюсь, но сразу улыбаюсь, чтобы скрыть замешательство. Я снова смотрю на собак, но волк исчез, словно серый призрак, и я уже не могу сказать, убежал он только что или несколько минут назад.
— Там был волк, — с беспримерной проницательностью шепчу я.
— И вы не испугались.
Я опять бросаю на него взгляд, чтобы убедиться, не дразнит ли он меня, но он уже забирается в свою половину палатки.
— Спасибо, — говорю я и тут же злюсь сама на себя.
Что за глупость я сморозила, не сам же он устроил специально для меня этого волка. Я смотрю на собак. Сиско по-прежнему не сводит взгляда с деревьев, где был незваный гость, а Люси смотрит на меня, разинув пасть и высунув язык, как будто надо мною смеется.
~~~
Поисковые отряды не обнаружили следов сбежавшего узника, а истерию по поводу исчезновения миссис Росс успокоил стоицизм ее мужа. Решено считать, что она отправилась на встречу с мистером Муди и своим сыном. Маккинли, похоже, никак не связывает эти события и большую часть дня просиживает в комнате. Почти три дня прошло после исчезновения, а Маккинли все еще обитает в доме Ноксов, словно мстительный призрак. В нем бурлит бессильная ярость человека, поймавшего за хвост птицу удачи, только чтобы тут же ее упустить.
Семья Нокс не произносит его имени — словно, притворившись, будто его не существует, они заставят его убраться. Судья советует ему вернуться в форт Эдгар и дожидаться там вестей от Муди. Маккинли отказывается. Он намерен оставаться, пока не разосланы сообщения с описанием беглеца. Он одержим исполнением своего долга или тем, что он под этим подразумевает; Нокс уже не уверен, что это одно и то же.
Сегодня вечером, после обеда, Маккинли заводит разговор об удаче. Он садится на своего любимого конька — герои Компании — и потчует Нокса уже знакомой историей некоего Джеймса Стюарта, который гнал своих людей зимой через снега, чтобы доставить какие-то припасы в факторию, и совершил поразительный переход в ужасную непогоду. Маккинли пьян. Глаза у него неприятно блестят, и это беспокоит Нокса. Напился он не Ноксовым вином; должно быть, пил у себя в комнате.
— И знаете что? — Маккинли обращается к Ноксу, но не отрывает взгляда от мягкого рассыпчатого снега в окне, который, похоже, воспринимает как личное оскорбление.
Голос у него тоже мягкий; он старается не кричать, чтобы не казаться маленьким человеком. Как ни странно, хотя Нокс понимает, что это притворство, впечатление все равно сильное.