Нежность волков

— Что ж, тогда объясню, о чем я подумал: человек, которого я упомянул, Каонвес, был, так сказать, журналистом, писателем. Индеец, но очень одаренный. Умный, образованный, отлично строил фразу и тому подобное. Я всегда считал, что в нем течет белая кровь, но никогда его об этом не спрашивал. Он был фанатическим гордецом, одержимым мыслью о том, что индейцы обладали великой культурой, во всех смыслах сравнимой с культурой белых. У него это превратилось в манию сродни религиозной. Он считал меня сочувствующим, и до определенной степени так оно и было… Он был неуравновешен, бедняга, запил, когда не сумел добиться успеха, на который рассчитывал.

— Что вы имеете в виду?

— То, что он или ему подобные, фанатично верящие в индейский народ и его культуру, способны на все, чтобы добыть такое свидетельство.

— А этот человек знал Жаме?

Стеррок выглядит несколько удивленным.

— Этого я, право, не знаю. Но ведь слухами земля полнится — необязательно знать того, от кого вы что-то хотите. Я и сам не знал Жаме, пока не услышал, как он рассказывает об этой пластинке в торонтском кафе. Он был не из тех, у кого рот на замке.

Нокс пожимает плечами. Неужели Стеррок вытащил его из дома только затем, чтобы рассказать эту странную историю?

— А где сейчас живет этот Каонвес?

— Этого я сказать не могу. Много лет его не видел. Я знал его, когда он писал статьи, разъезжая по полуострову. Как я уже говорил, он запил и исчез из виду. Я только слышал, будто он перебрался за границу.

— Вы мне это рассказываете, потому что считаете его подозреваемым? Весьма слабые основания, вам не кажется?

Стеррок разглядывает свой пустой стакан. Подтеки уже покрылись пылью.

— Каонвес рассказывал мне однажды о древней письменности. Я имею в виду, о возможности таковой. Сам я ни о чем подобном не слышал. — Поджав губы, Стеррок холодно улыбается. — Конечно же, я посчитал его психом.

Он так пожимает плечами, что Нокс неожиданно проникается к нему сочувствием.

— Потом я натолкнулся на табличку. И вспомнил его слова. Может быть, я рассказываю все это по своим личным соображениям, но чувствую, что вам нужно знать все факты. Возможно, все это не важно, я просто говорю то, что знаю. Не хочу, чтобы человеческая смерть осталась безнаказанной из-за того, что я промолчал.

Нокс опускает глаза, его захлестывает знакомое чувство абсурдности происходящего.

— Жалко, что вы раньше не поделились этими сведениями, прежде чем арестант сбежал. Возможно, вы смогли бы его опознать.

— Неужели? Вы полагаете?.. Ну-ну.

Нокс ни на миг не верит расцветающему на лице Стеррока озарению. И вообще, весь рассказ звучит подозрительно. Возможно, Стеррок пытается привлечь внимание к метису, чтобы отвлечь от собственного здесь присутствия. В действительности, чем больше Нокс думает об этом, тем более смехотворной становится вся история. Да была ли вообще эта костяная пластинка? Ведь никто, кроме Стеррока, ее не упоминал.

— Что ж, благодарю за все, что вы мне рассказали, мистер Стеррок. Это… может оказаться полезным. Я обсужу все с мистером Маккинли.

Стеррок разводит руками:

— Я просто хочу помочь вывести убийцу на чистую воду.

— Разумеется.

— Есть еще одно дело…

Ага, вот теперь мы переходим к настоящему делу, думает Нокс.

— Не сможете ли вы одолжить мне еще немного презренного металла?

По дороге домой, короткой и холодной, Нокс вдруг с ужасной, пронзительной ясностью вспоминает то, что он сказал Маккинли: «Я видел собственными глазами, как воплощается в жизнь ваше представление о правосудии».

Раньше он говорил Маккинли (или, по крайней мере, дал ему понять), что не видел узника после допроса. Остается надеяться, что Маккинли был слишком пьян или возбужден, чтобы это заметить.

Слабая надежда, учитывая обстоятельства.

~~~

За завтраком Паркер рассказывает о ночном госте. Зверь, которого мы видели, был молодой волчицей, лет двух от роду, еще не совсем взрослой. Он думает, она шла за нами не один день, просто из любопытства, стараясь не попадаться на глаза. Вероятно, она хотела спариться с Сиско, а может, ей это и удалось.

— Пошла бы она за нами, если бы не было собак? — спрашиваю я.

— Может быть, — пожимает плечами Паркер.

— Как вы узнали, что она будет там прошлой ночью?

— Я не знал. Но это было вероятно.

— Хорошо, что вы меня разбудили.

— Несколько лет назад…

Паркер умолкает, словно бы удивляясь собственному порыву. Я жду.

— Несколько лет назад я нашел брошенного волчонка. Я решил, что его мать погибла, а может, он просто отбился от стаи. Я попытался вырастить его, как собаку. Некоторое время все было хорошо. Он был как щенок, такой, знаете… нежный. Лизал мою руку и прыгал на меня, любил играть. Потом он подрос и больше не играл. Он вспомнил, что он волк, а не домашний зверек. Он вглядывался в даль. И однажды он убежал. У чиппева есть для этого специальное слово — оно значит «недуг долгих раздумий». Невозможно приручить дикого зверя, потому что он всегда помнит, откуда пришел, и жаждет вернуться.

Я изо всех сил пытаюсь представить себе, как молодой Паркер играет с волчонком, но у меня не получается.