Нежный бар. История взросления, преодоления и любви

Я нуждался в непредсказуемости «Публиканов». Однажды ночью в бар заглянул знаменитый актер. Его мать жила неподалеку, и он приехал ее навестить. Все смотрели на него, не в силах ничего с собой поделать. Актер снимался в классических фильмах, с величайшими звездами своего поколения, и вот он тут, в «Публиканах», просит стакан гоголь-моголя. Он сказал дяде Чарли, что всегда смазывает желудок гоголь-моголем, прежде чем как следует напиться. Ближе к рассвету дядя Чарли стал дразнить актера, припоминая ему гоголь-моголь, и говорить, что никакой он не мачо по сравнению с другими актерами-мужчинами, с которыми тот работал. Актер не понял чувства юмора дяди Чарли, и эти слова его задели. Он забрался на барную стойку и отжимался от нее, пока дядя Чарли не забрал свое замечание обратно и не заверил актера, что он самый мужественный из всех мужчин в киноиндустрии.

Я нуждался в тишине «Публиканов». Мое самое теплое воспоминание – это туманные, дождливые воскресные вечера сразу по окончании стажировки, когда в баре было пусто, и лишь пара человек доедала в ресторанном зале свой обед. Я сидел над тарелкой с яичницей и читал книжное обозрение, пока Мэйпс, воскресный бармен, отмывал бокалы в мыльной воде. У меня было такое ощущение, будто я оказался в своей любимой картине Хоппера. «Полуночники». Мэйпс со своим птичьим профилем напоминал одного из персонажей, склонившегося над раковиной. Он передвинул барный табурет и стал натирать латунные буквы, «Публиканы», над стойкой, а я смотрел на него и завидовал его сосредоточенности. Вот бы мне научиться так фокусироваться на словах, как он на буквах, сказал я Мэйпсу. Он кивнул. Много лет спустя я понял, что Мэйпс ни разу не сказал мне ни слова.

В один из таких тихих воскресных дней я услышал, как кто-то воскликнул у меня за спиной:

– Джуниор!

Обернувшись, я увидел Джимбо, бывшего официанта с лицом херувимчика, который вернулся домой из колледжа. С чего это ему пришло в голову звать меня Джуниором? Никто, кроме Стива, не обращался ко мне так. И тут я вспомнил, что Стив стал почти что отцом для Джимбо, родители которого развелись, когда тот был совсем маленький. Наверное, Джимбо слышал, как Стив называл меня Джуниором, а он всегда за ним повторял. Я ответил ему мрачным взглядом – а как еще мне надо было поступить? Он был слишком велик, чтобы затевать драку. Как Бейб Рут в молодости.

Джимбо подошел посмотреть, что я читаю.

– «Примечания поклонника»[42], – сказал он. – Про что книга?

Возможно, потому, что он назвал меня Джуниор, а может, потому, что я перебрал с крепкими «Кровавыми Мэри» Мэйпса, но дальше удерживаться я не смог и вызверился на Джимбо.

– Терпеть не могу этот вопрос! – воскликнул я. – Ненавижу, когда спрашивают, про что книга. Люди, которые читают ради сюжета, которые высасывают его, словно начинку из «Орео», должны просто смотреть комиксы и мыльные оперы! О чем? Да любая книга на свете о чувствах: о любви, и о смерти, и о боли. Все книги – про слова. Про то, как человек проживает жизнь. Тебе ясно?

Мэйпс взглянул на Джимбо, потом на меня, и покачал головой.

Джимбо работал в «Публиканах» с четырнадцати лет. Он играл в прятки с сыном Стива, Ларри, в подвале под баром.

– Как Гек с Томом в пещерах, – часто замечал он с гордостью.

Джимбо встречался с Макгроу, своим лучшим другом по старшей школе, на вечеринках с пиццей в «Публиканах» после их бейсбольных игр. Возможно, он был единственным парнем в городе, который любил бар больше меня. Он получал здесь все то же самое – ту же эмоциональную подпитку от Стива и ребят. Я пытаюсь писать о баре? Джимбо и есть бар. Он – самая верная и преданная душа, какую только можно тут найти. Вспомнив все это, осознав, что Джимбо – как сын «Публиканам», и, соответственно, как брат мне, я начал раскаиваться в том, что набросился на него. И извинился.

– Забудь, – ответил Джимбо, совершенно искренне. Это было одно из лучших его качеств.

В бар вошел Далтон. В руках он держал первое издание «Человека с огоньком»[43], которое одолжил у дяди Чарли.

– «Сегодня редкое весеннее солнце», – заорал он мне в ухо. – С этого начинается роман. Поэтично, засранец? Это же чертов английский язык! Обожаю тебя, засранец, но, честное слово, тебе так отродясь не написать!

– Тут не поспоришь, – заметил я.

– Приятель! – сказал Джимбо Далтону с упреком. – Это ты жестко.

Я поглядел на Джимбо. Минуту назад я отчитал его, но он готов был броситься на мою защиту. И это тоже было одно из лучших его качеств.

Пришел дядя Чарли. Он встал за стойку, отпустив Мэйпса, и тоже принял участие в нашем литературном салоне. Стал цитировать свои любимые отрывки из «Человека с огоньком», и вскоре все мы уже рассказывали по памяти отрывки из своих любимых писателей, Керуака, и Мейлера, и Хэммета. Кто-то упомянул культовую книгу, классику, «Ночной портье» Ирвина Шоу. Кто-то сравнил ее с рассказами Мелвилла.

– Мелвилл! – воскликнул дядя Чарли. – О, он лучший! «Билли Бадд»[44]. Читал? Билли Бадд – он как Христос.

Дядя Чарли возвел очи горе́ и раскинул руки, словно его распинают.