Нежный бар. История взросления, преодоления и любви

В 1981 году в Скоттсдейле после полуночи не работал ни один магазин. Пустыня лежала передо мной темная, безлюдная, закрытая до утра. Моей единственной надеждой оставалась какая-нибудь круглосуточная придорожная лавка. Я скатился по холму и вырулил на Скоттсдейл-роуд. С каждой темной витриной моя надежда таяла. Но в пятнадцати милях от Верблюжьего Горба я заметил неоновую вывеску. «Серкл-К».

Я понятия не имел, как выглядят презервативы. Я никогда не держал их в руках, не видел и ни с кем о них не говорил. В поисках отдела презервативов я обшарил весь магазин. Проверил полку с туалетными принадлежностями. Полку с канцтоварами. Заглянул даже в холодильник: может, презервативы скоропортящиеся, и их надо хранить в холоде. Мороженое, газировка, молоко – никаких презервативов.

В конце концов я понял, что презервативы, как мужские журналы и сигареты, товар подозрительный, и его наверняка держат за прилавком. Проверил – так оно и было: на стенде возле кассира стояли маленькие коробочки с силуэтами пары, собирающейся предаться физической любви. Я весь обмяк от облегчения, потом снова напрягся. Если презервативы – инструмент порока, наверняка продажа их ограничена. Надо что-то сделать, чтобы выглядеть старше. Я схватил со стенда «Нью-Йорк таймс».

– Это все? – спросил кассир.

– Да. О, хотя нет. Еще пачку презервативов, ладно?

– Каких?

– Размера М, думаю.

– Да нет, какой марки?

Я ткнул пальцем. Он положил упаковку «Трояна» поверх газеты. Я бросил на прилавок двадцатку.

– Сдачи не надо.

Кассир ухмыльнулся и протянул мне несколько монет.

С момента, как я оставил Лану, прошло пятьдесят минут. Она должна быть либо в ужасе, либо в гневе. Летя назад на гору, я попытался представить, что она может там делать, потом подумал о самом месте, где она дожидалась, и сообразил, что отыскал его путем проб и ошибок и что у нас ушло на это сорок пять минут кружения в темноте. Я не представлял, смогу ли найти его еще раз. Сворачивая на дорогу, ведущую к подножию горы, я глянул на спидометр: семьдесят пять миль в час. И я, и «Хорнет» оба тряслись. Я боялся, что у «Хорнета» заклинит двигатель. У меня самого могло заклинить двигатель. Все вокруг казалось незнакомым. Да и как может хоть что-то казаться знакомым на горном склоне в полной темноте? Я велел себе притормозить и немного успокоиться: не хватало еще погибнуть в автокатастрофе в тот самый день, когда моя мама едва не погибла так же. Я представил, как она выходит из своей «прострации» и врач ей сообщает плохую новость. Ваш сын погиб.

– Что он делал на Верблюжьем Горбу? – слабым голосом спрашивает она.

Я добрался до знакомой развилки, но не мог вспомнить, куда мы с Ланой свернули – налево или направо. Свернул налево, нажал на газ и заметил, что моя левая нога немеет. Колючки от кактуса, впившиеся в колено, вбросили мне в кровь яд, и ногу теперь придется ампутировать. Не замедляя хода, я пытался выдернуть их из коленной чашечки, и одновременно репетировал, как буду объясняться с отцом Ланы. Он либо меня убьет – помнится, он играл в защите в «Чикагских медведях», – либо сдаст в полицию.

Другой, еще более кошмарный сценарий начал формироваться у меня в мозгу: Лана, решив, что я сошел с ума и бросил ее, слезла с обрыва, заблудилась, споткнулась в темноте и свалилась в расщелину со змеями, ящерицами и рысями. Интересно, в Скоттсдейле водятся рыси? Скорее всего. И, как акулы, они издалека чуют кровь. Я вспомнил царапину у Ланы на ноге. Когда полицейские найдут ее изуродованное тело, никто не поверит, что она согласилась ждать наверху, пока я смотаюсь за презервативами. Все подумают, что я хотел секса, а Лана мне отказала, и поэтому я ее убил. Я поехал еще быстрее, чувствуя, как онемение поднимается от колена к бедру. Я не только сяду в тюрьму за убийство, не только лишусь ноги, но еще и другие заключенные каждый день будут задавать мне один и тот же вопрос: Как ты потерял ногу? Это будет поэтическое правосудие, небесная кара за все мои жалобы на то, что меня спрашивают, что значит Джей Ар, в точности как эта ночь – небесная кара за попытку заняться сексом, когда моя мама лежит на больничной кровати вся в бинтах, да еще и «в прострации», под действием лекарств.