Если взять все в целом, наверное, никогда прежде я не проводила вечер в столь приятной, спокойной, милой атмосфере. Комфорт ощущался во всем: в комнате ли, или виде, открывавшемся из высоких окон. В гостиной не было ничего яркого; все вокруг потускнело от времени. Ковер выцвел. Большие, темные фигуры раскинулись на полу, изящные, но не бросающиеся в глаза; полировка на мебели красного дерева была слишком тусклой, чтобы отражать свет. Позолоченные завитки на обоях не светились, поверх старинных гравюр на стенах виднелась какая-то полупрозрачная пленка, похожая на туман. Снаружи сад был погружен в прохладную зеленую тень, в окна лениво просачивались мягкие ароматы сирени. Это было прекрасно, и наслаждаться этим было совсем не сложно.
Мне также понравился чай, который мы пили позже. Столовая была такой же очаровательной, в своем роде, что и гостиная, просторная и темная, со странными красивыми предметами мебели. Фарфор был золотистым и розовым; и мне показалось, что скатерть на столе принадлежала еще бабушке мисс Мансон, которая, перед тем как убрать ее в сундук, переложила складки розовыми лепестками. Обстоятельства и окружение придавали тонкий аромат всему, что я пробовала, и вкусовые ощущения, получаемые мною, были гораздо приятнее, чем когда-либо; но, повторяю, возможно, виной всему мое настроение.
После этого вечера мы с мисс Мансон подружились. У меня вошло в привычку часто навещать ее; иногда она заходила сама. Между нами возникло молчаливое взаимопонимание, а потому наши встречи были для меня необыкновенно приятны.
Не знаю, как относилась ко мне она, - думаю, все же, что я ей нравилась, - но я стала испытывать к ней чрезмерный интерес, своего рода любовь. Иногда, прогуливаясь с ней по саду, я казалась себе человеком, постоянно ощущающим слабый приятный аромат фиалок, который знает, что цветы расположены где-то рядом с ним, спрятались среди травы, хотя и не может их видеть. Каждый раз мисс Мансон говорила такие вещи, в которых содержались намеки на редкую красоту и возвышенность ее натуры, которым не позволяли в полной мере проявиться ее застенчивость и скромность.
Она была довольно сдержанной, почти ничего не рассказывая о себе. Она представляла для меня загадку, хотя, очевидно, была искренней, наивной женщиной, довольствующейся простыми удовольствиями. Она испытывала неподдельный восторг, собирая в саду небольшой букет цветов для кого-нибудь из соседей и устраивая маленькие чаепития. Она была религиозна, самым незатейливым, наивным образом. Я не видела у нее открытой Библии, молитва для нее была такой же естественной, как дыхание.
Но за день до моего отъезда из Уэра она рассказала мне очень странную историю, в которой предстала в ином свете, так что я была, в каком-то смысле, сильно озадачена. Мы сидели в ее гостиной. Она грустила из-за моего отъезда, и, возможно, это заставило ее довериться мне. Во всяком случае, после некоторого молчания, она вдруг подняла глаза и внимательно посмотрела на меня.
- Вы верите в сны? - спросила она.
- Я не могу ответить вам честно на этот вопрос, - рассмеявшись, ответила я. - Потому что на самом деле не знаю, верю я в сны или нет.
- Я тоже не знаю, - медленно произнесла она и слегка вздрогнула. - Мне бы хотелось рассказать вам, - продолжала она, - об однажды приснившемся мне сне, и о том, что случилось потом. Я никогда никому об этом не рассказывала, но сейчас хотела бы рассказать вам. То есть, конечно, если вы этого хотите, - добавила она по-детски робко, словно боясь причинить неприятности.
Я заверила ее, что, конечно, хочу, и, после небольшой паузы, она продолжила.
- Мне было около двадцати двух лет, - сказала она, - мои отец и мать умерли, он - четыре, а она - шесть лет назад. Мы жили здесь одни с Маргарет, точно так, как живем сейчас. Иногда мне казалось, что моя мечтательность происходит по причине одинокой жизни, отсутствия общения с другими девушками, но я в этом не убеждена. Я всегда видела сны, причем, как мне казалось, некоторые из них должны были что-то предвещать; но тот, о котором я вам рассказываю, был самым необычным и оказал влияние на мою жизнь.
Стояла весна, и сирень только распустилась, когда мне приснился этот сон. Мне снилось, что я иду по дороге под вязами. На мне было сиреневое муслиновое платье, в руке я несла корзину с цветами. В основном, белыми, или розоватыми - лилиями и розами. Я прошла совсем немного, когда увидела молодого человека, идущего мне навстречу. На нем была мягкая широкополая шляпа и вельветовое пальто, а под мышкой он нес что-то странное. Когда он подошел поближе, я увидела красивое смуглое лицо, а в том, что он нес, узнала мольберт художника. Он остановился, посмотрел на мое лицо, а затем - на корзину с цветами. Я тоже остановилась, - таков был сон, и я ничего не могу с этим поделать, - и опустила глаза. Я боялась смотреть на него и дрожала так, что лилии и розы в моей корзинке тоже дрожали.
Наконец, он заговорил.
- Не дадите ли вы мне один из ваших цветков? - спросил он. - Только один?