Незнакомец. Шелк и бархат

Четверть часа спустя она сидела и поглощала домашние булочки семи разных сортов и торт со сливками, очаровывая всех без исключения — семью пастора, пенсионеров, детей и крестьянских жен. И Кристер понял, что ему несказанно повезло. Вместо того, чтобы болтаться по всему Бергарюду, ища наугад возможные источники информации, он мог, сидя в любимом кресле пастора и попивая великолепный крепкий и ароматный кофе, переговорить со многими обитателями этого церковного прихода. Уяснив себе, что нужно незнакомому комиссару криминальной полиции, скромный и любезный пастор посылал к столу во внутренней комнате именно тех, кто был ему нужен, не афишируя, по какому делу он прибыл, и не создавая вокруг этого ненужную шумиху. И то, что они говорили ему, почти полностью соответствовало тому, что они говорили друг другу с тех пор, как до них дошло известие об убийстве Вероники Грен.

— Нет, это вовсе не удивительно. Это должно было произойти рано или поздно, — начал морщинистый старичок лет семидесяти.

— Почему? У нее было много врагов?

— Да, как и у ее отца. И во всем этом его вина. Воспитывай он девочку иначе, она могла бы быть совсем другой. Но он только и знал, что баловал ее без всякой меры.

Разговор подхватила жена старичка, куда более бойкая и общительная.

— Он был в то время уже стар, этот Горный король. Когда родилась Вероника, ему было пятьдесят. До нее у него не было детей, так что он прямо-таки умом подвинулся. И можно себе представить, каково ему было — огромный двор и несметное количество денег, которые он просто складывал в кучу — и ни одного наследника.

— Вы говорите, складывал в кучу. Что нужно делать, чтобы собрать кучу денег достоинством в миллион? Неплохо было бы знать рецепт.

— Нет-нет, — сказала она с досадой. — Этот рецепт не для честных людей. Он спекулировал напропалую, и во время войны, и после, вел грязные делишки. Тьфу на это дьявольское отродье, я не хотела бы прикасаться к его деньгам даже щипцами.

— А ростовщичеством он тоже занимался? — спросил Кристер, расслабленно покуривая свою трубку. За круглым столом на несколько секунд воцарилась полная тишина. Торговец, который до сих пор держался в стороне и не принимал участия в разговоре, откашлялся было, но его опередил учитель народной школы с респектабельным брюшком.

— Да, — подтвердил он. — Грен одалживал деньги под баснословные проценты. Тем беднягам, которые брали у него в долг, приходилось постоянно гнуть спину, чтобы только выплачивать ренту, но в общем и целом он довольствовался этим. Куда хуже стало после его смерти, когда делами стала заправлять Вероника. Она требовала немедленно платить и ренту, и амортизацию, и, разумеется, она имела полное право это делать, но…

— Но — что?

— Понимаете, все зависит от того, как это делается. А Веронике Грен человеческие чувства были незнакомы. Даже с банком можно разговаривать, приводить какие-то аргументы — а с ней нет. Задолго до того, как она вывала замуж за Фростелля и стала измерять свое состояние шестизначными числами, она угрожала семьям бедняков, что вызовет полицию и опишет все их имущество, если они не заплатят ей все до последнего эре[27]. Извините, я немного разнервничался, но дело в том, что я преподаю в местной школе уже тридцать лет и знаю всех в округе И… здесь произошли две настоящие трагедии на этой почве, которые не так-то легко забыть.

— Семья Юнг?

— Да. Разумеется, было до крайности наивно со стороны Улофа Юнга поставить все на фруктовый сад, в нашем климате такое предприятие практически обречено на неудачу, а когда началась война, да еще ударили холодные зимы, он оказался в ужасном прогаре и вынужден был брать в долг еще и еще, однако от идеи своей не отказался, и еще десять лет назад поддерживал этот сад в приличном состоянии. Если бы Вероника Фростелль дала ему хоть чуть-чуть вздохнуть свободно, он никогда не оказался бы банкротом…

— А вторая трагедия?

И снова в комнате возникла странная тишина, так что стал слышен гул многих голосов за стеной.

— Там речь шла о сравнительно небольшой сумме, — сказал, наконец, морщинистый старик. — Пять тысяч — это совсем не так много. Если бы он сказал мне, я бы помог ему, и ему не пришлось бы изработаться до смерти, чтобы освободиться от нее — этой скаредной бабы. Но он никому ничего не хотел говорить. И я его понимаю.

— Ты был тогда в церковном совете.

— Да-да. Он взял все, что было у нас в кассе — деньги, предназначенные на ремонт церкви. И он не осмелился признаться в этом никому из нас. Но Эрик Грен — ему было все равно, он не спрашивал, вор ты или растратчик. У него он и одолжил эти пять тысяч и подложил обратно в кассу за день до ревизии. Вот так он и попал в лапы к Гренам — сперва к старику, а затем к его дочери.

— Однако деньги он им все-таки выплатил, — сказал торговец с ноткой восхищения в голосе. — Он работал, гнул спину, отказывал себе во всем и отдал все до последней кроны. Но здоровье его подвело — у Меландера был туберкулез. И когда он отправил самую последнюю сумму, ему настал конец. Он лег на скамью в кухне и в одночасье умер.