Незнакомец. Шелк и бархат

— Наверное потому, что она вела себя здесь так, словно она, а не ты, владеет этим ателье — в тот вечер, когда я повстречал ее здесь.

Аста Арман улыбнулась — беспомощно и одновременно обезоруживающе.

— Разумеется, ты прав. Фольке и Вероника подписывались под банковским кредитом для меня, когда я начинала свое предприятие. Этот кредит погашен много лет назад, но ведь долг благодарности остается навсегда. Во всяком случае, по отношению к Веронике… Она была такой.

— Как ты считаешь, деньги, которые она и ее отец давали взаймы, были для нее средством властвовать над другими людьми? Она наслаждалась этой властью?

— О да, разумеется. Ей ужасно нравилось играть с теми, кто был полностью зависим от нее, мучить их. В ней была какая-то ущербность. Мне было жаль ее.

— Как ты думаешь, она могла поддаться на шантаж? Чтобы сохранить свой брак, свою репутацию?

— Вероника? Никогда в жизни! Она могла купить молчание, преданность, все, что угодно, но она ни за что не позволила бы вынудить ее покупать — ты понимаешь, в чем разница?

— Да. И я подозреваю, что на этот раз ты совершенно права. О кей, не буду тебя больше задерживать. Теперь пошли ко мне, пожалуйста, Марию.

По указанию госпожи Арман Мария сняла оливково-зеленый халат и ходила теперь в приталенном аспидно-сером платье из материала, который Кристер определил бы как фланель. Это платье приятно облегало ее стройную фигурку, оттеняло белую кожу и почти неправдоподобно подчеркивало два главных достоинства ее внешности: серые глаза и светлые волосы.

— Я посетил Бергарюд, — сказал Кристер и увидел, как краска залила ее лицо и шею. — И я узнал кое-что о вашем отце и его отношениях с Вероникой Турен. Было бы в высшей степени справедливо выслушать теперь вашу версию.

Она не спросила: Что сказали соседи и другие жители прихода? Не говорили ли они плохо об отце, обо всех нас? Не забыли ли они…?

Она сжала руки на коленях и ответила с той серьезностью, которая, наверное, была свойственна ей еще в детстве, когда она переживала все те события, которые сейчас описывала ровным негромким голосом.

— Мне было всего три года, когда все это началось. В приходе собрали пять тысяч крон на ремонт церкви, но тут началась война и проект отложили на неопределенное время. Отец был своего рода кассиром в комитете по ремонту церкви, и все шло хорошо, пока деньги лежали в банке, но потом эти подозрительные смоландские старички вообразили, что во всех банках сидят евреи, что Гитлер придет и захапает себе их денежки, и тогда они забрали деньги из банка и заперли в ризнице вместе с церковным серебром.

Кристер Вик подавил улыбку — эту деталь бергарюдский рассказчик опустил в своем повествовании. Но Мария была не в состоянии воспринимать комизм ситуации.

— У отца был ключ от сундучка с деньгами, и перед этим соблазном он не мог устоять. Он был беден, много болел, в хозяйстве было слишком много дыр, которые надо было залатать. Так что деньги вмиг растворились, а тут должна была состояться ревизия, и я помню, хотя я была тогда совсем маленькая, как он плакал дома и советовался с мамой, как ему быть. Ну вот, а потом он отправился в усадьбу к Грену — и там ему дали денег взаймы.

— Вы говорите с такой горечью, как будто можно в чем-то обвинить Эрика Грена. По-моему, было очень любезно с его стороны — дать взаймы такую сумму без всяких гарантий.

— Эрику Грену не нужны были гарантии, — с отвращением проговорила она. — Вместо этого он повышал ренту. И отец оказался полностью в его власти. А позднее — во власти Вероники. Но он работал, как зверь, рубил и возил дрова, хотя по вечерам, приходя домой, кашлял кровью. «Лучше я помру, — говорил он, — чем останусь должен этой чертовке хоть одно эре». И в конце концов он расплатился с ней. Но тут же умер.

— Сколько лет вам было тогда?

— Пятнадцать.

— И вы все время знали об этом — о растрате, о долге, о его отношениях с кредиторами?

— Да.

— А остальные жители Бергарюда? Когда они узнали, что он украл деньги из церковной кассы?

Она вздрогнула от этой беспощадной формулировки.

— После смерти отца. Мы все были в таком отчаянии, что не могли больше молчать об этом.

— Скажите, фрекен Меландер, вы до сих пор считаете, что на Веронике Турен так или иначе лежит ответственность за смерть вашего отца?

— Не-ет. Не то, чтобы прямая ответственность…

— Но тем не менее, вы так считаете? Таким образом, у вас есть еще один мотив, чтобы убить ее…

— Еще один? — Ее глаза потемнели от волнения. — Комиссар хочет сказать, что… что Хенрик — второй мотив? Но мне не нужны его деньги, мне нужен только он сам, и потом, он обещал, что разведется с ней, зачем же мне было убивать ее?

— Вы отдаете себе отчет в том, что ваше алиби основывается на показаниях директора Турена, а его алиби — на ваших показаниях? Если один из вас лжет относительно времени между половиной восьмого и восемью часами вечера, то второй вполне может быть убийцей.

— Да, — сказала она, — я… я тоже думала об этом. Но в таком случае…

— Да-да?