Незнакомка в городе сегуна. Путешествие в великий Эдо накануне больших перемен

Территория обитания богов была незрима. Наверное, Гию полагал, что их власть распространяется на земли императора, чья семья правит Японией уже свыше тысячи лет. Император упоминался в книгах по истории и прочих сочинениях, но во времена Гию уже не представлял собой важной политической фигуры. Он жил отшельником у себя во дворце в городе Киото, писал стихи и совершал эзотерические ритуалы. Истинная власть в Японии принадлежала сегуну – военачальнику, управлявшему страной из замка в Эдо. Он напрямую распоряжался почти третью всех японских земель, включая родные края Гию, – кстати, подати, которые платил Эмон, отец мальчика, шли в казну сегуна в Эдо. Остальную территорию страны поделили на области, которыми управляли другие вельможи. Одни держались вполне самостоятельно, собирали собственные подати с населения и не очень охотно подчинялись высшей власти, другие были более сговорчивы и послушны – но независимо от отношения к верховной власти каждому из вельмож полагалось демонстрировать свою покорность сегуну и проводить в его ставке в Эдо каждый второй год[58]. Всего японскими областями управляли около трехсот вельмож – слишком много, чтобы Гию запомнил их всех. Поскольку большинство областей не граничили друг с другом, он не мог изучить их очертания на карте. Однако мальчику полагалось знать крупнейшие области и города провинции Этиго – особенно город Такаду, потому что он находился ближе всего.

В будущем Гию предстояло стать храмовым служителем, поэтому он изучал основы буддийского учения. Позже он должен будет отправиться в главный храм для посвящения в сан. А пока он еще оставался ребенком, жил в родительском доме и осваивал неуклюжий китайско-японский гибрид, на котором никто никогда не говорил, – язык деловой переписки, пережиток тех времен, когда классический китайский считался единственным языком правящих кругов. У японцев и китайцев имелся общий набор сложных иероглифов, но языки отличались друг от друга, и их грамматический строй был разным. Гию читал официальные документы вслух, и иногда ему приходилось переставлять иероглифы местами. «Со страхом и трепетом смиренно мы представляем нижайшую просьбу», – читал мальчик чуть ли не задом наперед, обучаясь правильно начинать прошение властям. Ему самому доведется пользоваться этим стилем – правда, без столь пышной подобострастности и словесной цветистости, – когда нужно будет составлять бесконечные акты и договоры, закрепляющие такие повседневные сделки между простолюдинами, как соглашение о найме на службу, соглашение о ссуде, соглашение о продаже земельного участка. Для всех документов имелась строго определенная форма, которую, к счастью, всегда можно было отыскать в том или ином подходящем для этого случая руководстве[59].

Кроме того, Гию изучал классический китайский язык – ведь он еще оставался языком древней истории и философии. Старший брат Цунено явно гордился тем, что умел слагать стихи на китайский манер. Свои творения он переплел в книжицу, крупно выведя на обложке имя сочинителя[60]. Судя по некоторым фразам из позднейших писем, Гию интересовался трудами последователей Конфуция. Вероятно, его привлекали мудрость рассуждений древнекитайского философа, его мысли о ценности самопознания, добродетелях мудрого правителя и должном отношении к ближним. Согласно учению Конфуция, родителей полагалось чтить и слушаться; также следовало уважать старших братьев – что не могло не радовать Гию, у которого было ни больше ни меньше как восемь младших братьев и сестер.

Цунено и ее младшая сестра Киёми, близкая к ней по возрасту, тоже выучили кое-что из того, над чем корпели Гию и остальные их братья. Они знали самые употребительные иероглифы и не хуже мальчиков могли написать «деревня Исигами» и «храм Ринсендзи», однако им не приходилось разбирать заковыристые канцелярские обороты и переписывать прошения об отсрочке податей. Навряд ли сестры всерьез занимались китайским языком, хотя Цунено, должно быть, знала древнекитайский трактат «Канон сыновней почтительности» (Сяо Цзин), якобы излагавший беседу Конфуция со своим учеником о природе почитания матери и отца. Годы спустя в своем гневном письме Гию дословно приведет[61] знаменитые первые фразы трактата, не сомневаясь, что сестра правильно поймет столь изысканный намек.