Незнакомка в городе сегуна. Путешествие в великий Эдо накануне больших перемен

В нескольких кварталах к югу брат Котоку с женой и всем семейством ожидал ее прихода с минуты на минуту. На западе остались храм Ринсендзи, ее мать, невестка Сано с детьми, бесконечные разговоры о замужестве – словом, та жизнь, которая стала невыносимой. Вокруг были харчевни и лавки Такады. По мосту в обе стороны шли потоки вьючных лошадей и людей – каждый из них знал, куда он идет. А к северо-востоку, за рекой, позади них тянулся сельский край: все те поля и горы, среди которых она провела добрые полжизни. Чернильно-черные ночи, ослепительно сверкающий на солнце снег, толстые сосульки, похожие на гигантские белые редьки, развешанные сушиться, – и так все ее тридцать пять лет. Сколько ей еще осталось?

На юго-западе Цунено ждал Эдо. Перед ней на мосту стоял человек, ожидавший ответа. Пойдет ли она с ним прямо сейчас, покинув все, к чему привыкла?

Цунено взглянула на Тикана.

Дверь распахнулась настежь.

И она согласилась.

Глава 3. Дорога в Эдо

Вначале были рутинные приготовления, потому и сборы в дорогу выглядели вполне прозаическими[222]. Со стороны они напоминали обычные домашние хлопоты, какими ежедневно занималась любая женщина. Но Цунено знала: каждый ее шаг – небольшое предательство. Из ее, казалось бы, обыденных дел складывалось решение, которое нельзя будет изменить.

Прежде всего она торопливо пересмотрела свои вещи, взятые ею в Такаду: стеганые верхние одежды из полосатого шелка и хлопка; нижние кимоно на подкладе из алого крепа, сшитые из лоскутов коричневой ткани; лоскутное нательное белье, длинный зимний плащ; кимоно из блестящего шелка без подкладки; зеркало; коробку шпилек; набор вышитых носовых платков. На ней были кимоно без подкладки и черная накидка. Она решила оставить лишь теплую одежду, с остальной можно будет расстаться. Цунено собрала ненужные вещи и отдала этот узел Тикану, а тот нашел посредника, который заложил их и вернулся с деньгами.

Цунено нелегко далось решение отказаться от своих вещей – она вообще очень не любила расставаться с одеждой. И не только потому, что эти вещи делали ее той, кем она была: дочерью храмового служителя, привыкшей ходить с аккуратно уложенными и заколотыми волосами, в теплых стеганых одеждах. Она считала их своим творением, поскольку в эти кимоно и накидки были вложены годы ее кропотливого труда, большого терпения и здравого смысла. Гию всегда считал любовь Цунено к сделанным ею вещам неразумной[223]. Однажды брат с сестрой всерьез поссорились из-за кимоно, которое она сшила своему первому мужу. Гию попытался его купить и даже успел отдать деньги мужу Цунено. Он пришел в изумление, когда сестра потребовала, чтобы он отослал кимоно обратно. «В нем моя работа, мое мастерство», – настаивала Цунено. «Как все это нелепо», – написал Гию, привычно изливая обиду в дневнике.

Спустя десять лет и три развода Цунено отдала свою одежду, зеркало и шпильки в чужие руки для передачи в другие чужие руки. Она даже не захотела наблюдать, как скупщик собирался их оценивать, ведь ему будет все равно, кто шил, кто распарывал эти вещи, когда и куда их в последний раз надевала прежняя хозяйка и почему они оказались в его лавке. Вряд ли его будет интересовать, кому и зачем понадобились деньги. Скупщики почти никогда не задавали вопросов; они просто принимали одежду и выдавали взамен расписки и монеты.

Цунено кое-что знала про такие лавки, так как братья иногда закладывали вещи, чтобы раздобыть денег. Один из младших братьев как-то нажил серьезные неприятности, заложив серебряную трубку Гию[224], а заодно и кожаный кисет, присланный Цунено из Оисиды, а еще несколько десятков книг из домашней библиотеки, среди которых, по иронии судьбы, было пять конфуцианских трактатов.