Незримые фурии сердца

– Пока еще не решил. – Паренек тяжело вздохнул, словно стоически держал весь мир на своих плечах. – С утра я посетил библиотеку, нынче, видите ли, мой библиотечный день, и библиотекарша миссис Шипли порекомендовала мне эти три книги. Она знает толк в хорошей истории, поэтому я прислушался к ее совету. Вот здесь рассказ о кролике, который подружился с лисенком, но из этого, по-моему, не выйдет ничего путного. Может, кролик и добрейшей души существо, но рано или поздно лисенок подрастет и его слопает. А вот тут – рассказ о компании ребят, они, я полагаю, друг другу дальние родственники, это обычное дело, и на каникулах раскрывают преступления. По дороге сюда я пролистал эту книгу и встретил слово «ниггер», а в моем классе учится чернокожий мальчик, так он говорит, это очень плохое слово, и поскольку он мой самый лучший друг на третьем месте, я на всякий случай воздержусь от этой истории. В третьей книжке всякая чепуха о восстании 1916 года, а я политикой не интересуюсь и никогда не интересовался. Так что начну, пожалуй, с книги, которую выбрал сам.

Он показал обложку, на которой был изображен юноша: ноги широко расставлены, в одной руке петух, в другой – загадочная коробка. На заднем плане цепочка людей, похожих на беженцев. В правом верхнем углу название: «Серебряный меч».

– И о чем она? – спросил я.

– Откуда я знаю, я же еще не начал читать. В аннотации сказано – про войну и детей, бежавших от нацистов. Вы слыхали о нацистах? Я-то про них все знаю. Хуже их нет никого. Самые ужасные люди без капли человечности. Понимаете, мистер Эвери…

– Называй меня Сирил.

– Нет, нельзя. Вы старый, а я еще маленький.

– Мне двадцать восемь! – оскорбился я.

– Ух ты! – засмеялся Джонатан. – Совсем древний, как динозавр. Но вы меня невежливо перебили, а я хотел сказать, что предпочитаю рассказы о действительных событиях. Вот война и вправду была, и я хочу о ней узнать. Вы воевали, мистер Эвери?

– Нет. Потому что родился уже после войны.

– Даже не верится, – покачал головой Джонатан. – На вид вы такой старый, что я бы ничуть не удивился, окажись вы участником еще Первой мировой.

Он расхохотался так безудержно, что и я невольно засмеялся. Наконец мы оба почти успокоились, но мальчишка еще подхихикивал.

– Хватит уже, засранец, – пробурчал я. – Я и так с похмелья.

– Вы сказали плохое слово.

– Да, этим словам я обучился в окопах под Верденом.

– В Первую мировую войну сражение под Верденом длилось одиннадцать месяцев, немецкими войсками командовал генерал-фельдмаршал Пауль фон Гинденбург, позже ставший рейхспрезидентом Германии. Говорю же, вы старый. А что такое похмелье?

– Когда переберешь спиртного и наутро себя чувствуешь шхуной после кораблекрушения.

Я огляделся: куда мамаша-то запропастилась?

– А вы, значит, надумали жениться? – спросил Джонатан. – По-моему, все женятся молодыми. Почему вы так долго тянули?

– У меня запоздалое развитие.

– Как это?

– Подрастешь – узнаешь.

– Кого берете в жены?

– Поезд из Каслбара прибытием в одиннадцать ноль четыре.

Мальчик нахмурился:

– Разве можно жениться на поезде?

– В конституции не сказано, что нельзя.

– Кажется, нет. Что ж, если вы с поездом друг друга любите, женитесь на здоровье.

– Да не на поезде я женюсь. – Я вздохнул и прихлебнул воды со льдом. – На женщине.

– Так я и думал. Вы валяли дурака.

– Согласен. Дураков, как я, еще поискать. Сказать по правде, я законченный мудак.

– Вы опять сказали плохое слово. Сегодня у вас будет брачная ночь, да?

– Откуда ты знаешь про брачную ночь? Тебе всего-то шесть лет.

– Восемь. Через три недели исполнится девять. И я все про это знаю, – ни капли не смутившись, заявил Джонатан. – Мне мама рассказала.

– Дай угадаю. Если мамаша и папаша друг друга сильно любят, они ложатся рядышком и на них снисходит Святой Дух, дабы сотворить чудо новой жизни?

– Не смешите. Все совсем не так, – сказал Джонатан и подробно описал процесс совокупления, причем о некоторых его деталях я услышал впервые.

– Ничего себе! – изумился я красочной лекции, от которой меня слегка замутило.

– Мама говорит, потому-то у нас и неладно, что все подчиняются церковникам и ни гугу о плотской близости. Она хочет, чтобы я понял: женское тело достойно восхищения, в нем никакой крамолы.

– Мне бы такую маму, – пробормотал я.

– Когда вырасту, я буду очень внимательным любовником. – Джонатан подкрепил свое заявление энергичным кивком.

– Молодец. А что обо всем этом думает твой отец?

– У меня нет отца.

– Так не бывает. Выходит, ты не усвоил мамины уроки, если не знаешь, что у всех есть мать и отец.

– В смысле, я его не знаю, – поправился Джонатан. – Я незаконнорожденный.

– Ненавижу это слово.

– Я тоже. Но я превратил его в этакий знак почета. Я понял, что если самому сказать о своей безотцовщине, никто уже не станет шептаться по углам: а ты знаешь, что Джонатан Эдвард Гоггин незаконнорожденный? Я-то уже об этом объявил. Один – ноль в мою пользу. Теперь всех новых знакомых я сразу ставлю в известность.

– Мама не возражает?