Командир дивизиона майор Шугаев приказал: «Цель уничтожить тремя ракетами!». Офицер наведения нажал кнопку пуска («Первая пошла!»), затем вторую («Вторая пошла!») и, наконец, третью («Третья пошла!»).
Три ракеты, с ревом сорвавшись с пусковых установок, устремились к групповой цели.
И, хотя операторы занимались их наведением, в кабинке управления повышалось нервное напряжение. Все впились в экраны, глядя на сближение отметок. Одну секунду отсчитанного времени сменяла другая…
Капитан Айвазян увидел облако пыли на земле, а затем инверсионный след. Пуск ракеты? Забеспокоившись, он несколько раз передал на пункт наведения Уктус:
— Учтите, у меня «кубик» выключен!» У меня «кубик» выключен!
С земли передали: «Вам немедленная посадка, затем заправка и взлет!».
Айвазян принял решение: садиться не по установленным правилам, после предварительного круга над аэродромом, а с ходу, сразу.
И он дал команду Сафронову:
— Оттягивайся, будем садиться по прямой!
Новая команда с земли, но произносимая не в обычной тональности, а резко, лихорадочно:
— Снижайтесь!
Айвазян услышал ответ Сергея: «Снижаюсь!» Но сам на интуитивном уровне почувствовал: что-то не так! Поэтому он, передав «Мы снижаемся!», мгновенно перевернулся и пошёл вниз. На высоте около 2 тысяч метров с большой перегрузкой стал выводить истребитель из пикирования и перешел в горизонтальный полет всего лишь на высоте около 300 метров. Такой маневр Айвазян тренировался выполнять около года, доведя его до совершенства.
Это спасло летчика: в зону, где он недавно находился, начала наводиться ракета, которую затем перенацелили.
С ходу садиться Айвазян все же не стал, а сначала сделал круг, осматривая небо, и, ничего не увидев кроме инверсионных следов, пошел на посадку.
Когда, зарулив на стоянку, Айвазян выключил двигатели и открыл фонарь, техник подкатил стремянку, заглянул в кабину и взволнованно сообщил: «Ой, тут такая война идет! Там парашютист снижается! А там самолет горит, падает! Вот стреляют! Небо увешано следами от взрывов. Штуки четыре!..»
«Парашют снижается… Самолёт горит…», — Айвазян не сразу отошел после напряженного полета. Постепенно к нему возвращалась способность соображать. Еще не осознав трагичность произошедшего, в голову пришла первая мысль: «А ведь это мой самолет горит! Мы же поменялись!..» Вслед за ней душу потрясла другая: «Парашют… Сергей!.. Что с ним?».
И со злостью и горечью он подумал: «Снижайтесь!». Нет, не эту команду мы должны были услышать. Нам должны были крикнуть: «Стена!». Громко, четко, разборчиво! «Стена!» — это значит, ты в зоне действия ракетного комплекса. «Стена!» — это значит, по тебе работают! И тогда ты должен резко уходить от ракет, спасая свою жизнь…
Праздничная демонстрация еще не началась. Раздавались звуки оркестра. В Свердловске продолжался первомайский парад войск Уральского военного округа. Но колонны трудящихся различных предприятий постепенно двигались к площади.
Молодой начальник Отдела Главного энергетика Уралмашзавода Николай Иванович Рыжков (впоследствии последний председатель Совета Министров СССР) с колонной работников своего отдела стоял в ожидании движения. Он наслаждался прекрасной погодой, нежным майским теплом. И настроение было под стать погоде. Директор завода и главный инженер находятся в Москве. Что ж, когда меньше начальства — спокойнее.
— Иваныч! — к нему подошел рабочий-ремонтник отдела Степан Дормидонтович Некрасов, невысокий, плотно скроенный, с широким лицом, на котором играла добрая улыбка. — Давай отойдем!