Пауэрс потянул ручку управления на себя, отклоняя руль высоты. Перебитая тяга правой консоли стабилизатора внезапно лопнула. Эффективность управляющих воздействий снизилась. Теперь работала только левая консоль. Пауэрс еще сильнее стал тянуть ручку. Вместе с углом тангажа увеличивался и угол атаки крыла, что приводило к увеличению подъемной силы, а вместе с ней и к росту нагрузки на силовые элементы крыла. И поврежденный лонжерон разрушился. Правая консоль крыла отлетела в сторону. Левая консоль резко завалила самолет вправо. И он стал падать, вымпелом повернув оставшуюся часть крыла вверх.
Весь этот процесс продолжался около двух секунд.
От срыва потока в воздухозаборнике заглох двигатель.
Правая консоль и фюзеляж с частью крыла по инерции продолжали движение к северо-востоку.
Перегрузка, возникшая во время резкого разворота машины, отжала Пауэрса от кресла, и он повис на ремнях, приняв почти горизонтальное положение на боку. Ноги находились у приборной доски.
Самолет падал, а стрелка альтиметра, бешено крутясь, отсчитывала потерянные футы высоты.
Чтобы катапультироваться, он должен был, лежа на боку, втиснуться в кресло и затянуть привязные ремни. «Предположим, я сделаю это, — думал Пауэрс, — но нет гарантии, что во время катапультирования в лежачем положении мой гермокостюм не зацепится за что-либо и не порвется. Любая дырка в нем на большой высоте — моя смерть».
Его беспокоил еще один аспект: через 70 секунд после срабатывания пиропатрона, который выбросит кресло с ним из самолета, автоматически включится система самоликвидации U-2 (чтобы сверхсекретное оборудование не досталось вероятному противнику), и заложенная в нем взрывчатка разнесет машину в клочья. А если какой-либо осколок попадет в меня или повредит гермокостюм?
Поэтому Пауэрс дождался, когда альтиметр показал высоту меньше 34 тысяч футов (10 тысяч метров), затем сбросил фонарь кабины. Гермокостюм раздулся. Пока через шланг в гермошлем поступал кислород из бака за спинкой сиденья, на высоте около 17 тысяч футов (5 тысяч метров) уже можно было вдыхать кислород из атмосферы. Он оторвал приборную доску, чтобы не мешала, и выбросил ее за борт, приподнялся, оборвал кислородный шланг. Ледяной воздух ворвался под гермошлем. Его стекло мгновенно покрылось инеем, но через несколько секунд вновь стало прозрачным. Затем предельно сильным толчком летчик отделился от кабины самолета.
Парашют открылся автоматически.
Усевшись, поудобнее, на лямках, Пауэрс огляделся. Вдали в сверкании яркого утра он увидел консоль крыла самолета, которая неслышно плыла в воздухе, словно осенний лист…
На командном пункте зенитно-ракетных войск, получив и проанализировав донесения, поступившие из штаба 57-й бригады, от 2-го дивизиона, от радиотехнических частей, также сделали вывод, что цель, прикрываясь пассивными помехами, продолжает полет, и уже входит в зону стрельбы 1-го дивизиона.
Штабу 57-й бригады приказали: тремя ракетами этого дивизиона сбить цель № 8630!
Когда 2-й дивизион наводил ракету на цель, станция разведки целей 1-го дивизиона в это время также сопровождала неприятельский самолет. И после взрыва боевой части, расчет 2-го дивизиона тоже наблюдал на экране облако блесток, которое им было принято за выставленные пассивные помехи.
В связи с тем, что цель выставила помехи, офицер наведения лейтенант Букин перевел станцию из режима автоматического сопровождения в режим ручного и приказал операторам отслеживать головную отметку от цели, выделившуюся из «облака помех».
К моменту пуска объект атаки (по данным радиолокационной станции разведки целей) стал увеличивать высоту полета до 25 тысяч метров, а потом раздвоился. Командир 1-го дивизиона капитан Шелудько дал приказ открыть огонь на дальности 28–30 километров.
В 8 часов 55 минут дивизион выпустил три ракеты. Первая из них подорвалась у крыла с фюзеляжем. Взрыв неконтактной боевой части прошил и еще больше расчленил эту конструкцию. Вторая и третья ракеты пролетели мимо и самоликвидировались на предельной дальности.