Незваный гость

Пар и тепло от душа мало меняют мой странный, похожий на сон ступор. Вернувшись в комнату, я еще несколько секунд сижу в кресле возле окна, пытаясь отыскать ясность в своем затуманенном мозгу. Ощущение пробуждения без мужа под боком, без его комментариев по поводу грядущего дня, без причины ждать вечера вместе или мероприятия, на которое мы собираемся, без легких перепалок по поводу какой-нибудь глупости, чего-то обыденного… все это так долго составляло мое утро, что я чувствую себя неприкаянным, проснувшись здесь, в доме моей матери, зная, что предыдущая жизнь потеряна навсегда.

Я иду к комоду в другом конце комнаты. В нем полно одежды, идеально сложенной и выглаженной, хотя часть относится к моим подростковым годам. Я надеваю трусы и джинсы, которые не носил, наверное, лет с двадцати, а также светло-розовую рубашку, которая слегка тесновата в груди (я обладал тонким, худощавым сложением, пока в двадцать с чем-то не открыл силовые тренировки). Затем я спускаюсь вниз, босиком по мягкому ковру в коридоре, скрип половиц предупреждает маму о моем появлении.

– Я на кухне, – кричит она.

Иду туда. Она достает из духовки противень с круассанами.

– Паломар заскочила в «Уэйтроуз» купить нам продукты, но после я отправила ее домой, – говорит она, объясняя, почему готовит завтрак сама, вместо домработницы. – Мы сами справимся с готовкой и легкой стиркой, а потом, когда вернется твой отец, отправимся в Браддон.

Я киваю:

– Уверен, мы переживем самостоятельную готовку.

Очевидно, что Паломар дали неожиданный выходной, потому что мама хочет говорить свободно, не рискуя быть подслушанной. Всегда есть вероятность, что полиция захочет допросить ее в какой-то момент, особенно когда они вычислят, что она обладает наилучшими возможностями подслушивать всех нас, когда мы находимся под одной крышей.

– Где Титус? И папа? Когда у него рейс?

Я вижу, как напряженно застывает мамино лицо. Она решает, как много говорить мне.

– Титус еще спит, а твой отец в пути. Просто ему нужно сделать еще кое-какие дела.

Я таращусь на нее:

– Дела? Убийство зятя для него недостаточно экстренный случай?

Мама продолжает сверлить меня взглядом:

– Да. Важная работа. Важные люди.

Я сажусь на один из высоких стульев за барной стойкой. У меня нет сил расспрашивать ее на эту тему, и мама снова отворачивается к раковине. Сверкающая современная кухня очень отличается от кухни старого образца, которая установлена у отца на Сент-Джордж-сквер. Я всегда разделял мамин стиль и любовь к новым, но домашним интерьерам. В то время как отец – приверженец сохранения старого характера места, где живешь. Если бы мама осталась в доме, в котором я вырос, уверен, к этому времени она бы настояла на реновации, как сделала с многочисленными комнатами Браддон-мэнора, к едва сдерживаемому раздражению отца.

Мама кладет на тарелку круассан и двигает ко мне. Он теплый и в меру хрустящий, и только откусив, я понимаю, насколько голоден. Несколько минут я осмысливаю ее слова. Затем она снова начинает говорить, и ее фраза вытесняет из головы любые мысли об отце.

– Это не то, что ты захочешь услышать, в условиях своего горя и всего, что ты, без сомнения, переживаешь, но ты должен понимать, что положение Титуса во всем этом, скажем, слегка шаткое…

Я вскакиваю со стула.

– Я не могу об этом говорить, – говорю я, забирая круассан с собой.

Мне становится дурно, как только она произносит слово «горе» – слово, которое я сейчас не готов принять или пустить в свой мир.

– О, дорогой, я понимаю, что это должно быть… тяжело, – она тоже встает со стула и, подойдя ко мне, кладет мне на плечо ладонь. – Самолет твоего отца приземлится сегодня вечером. Тогда нам надо будет проговорить все это, ты понимаешь? Мы не сможем этого избегать.

Я стискиваю зубы и стараюсь дышать медленно.

– Ты не думаешь, что будет лучше для всех – по крайней мере для вас – не знать всего? Чем меньше вы знаете, тем проще будет, когда…

Теперь она крепко сжимает меня обеими руками.

– Нет. Мы поговорим обо всем; твой папа уже связался с Оливером Харрингтоном. Сначала мы все обсудим, а потом решим, что лучше сделать для Титуса.

Я морщусь при еще одном упоминании имени Титуса. Мысль о том, что он спит наверху, вот-вот проснется, чтобы встретить один из самых тяжелых дней своей жизни – один из многих – причиняет сильную боль.

Словно читая мои мысли, мама говорит:

– Если хочешь, я могу поговорить с ним заранее. Сказать, что мы все…

– Нет, – твердо говорю я. – Думаю… думаю, пока стоит оставить все как есть. Оставить его в покое. Я пытался поговорить с ним вчера вечером, но он закрылся.

Я вижу тревогу в маминых глазах.

– Я просто беспокоюсь, что мы очень многого не знаем – очень многого никто из нас не понимает. И полиция догадается, что мы не говорим правду, если мы сначала не определимся, какой хотим видеть свою версию правды. Ты меня понимаешь? Сейчас все карты у Рейчел. Мы можем часами обсуждать, почему или что она задумала, но важно, в случае, если она изменит свои показания, чтобы мы опирались на крепкий фундамент – не на слабые предположения и догадки.