Незваный гость

– Я не буду его игнорировать, – сказал я, наконец глядя в глаза Арчи.

– Что ты собираешься делать? – спросил он.

Его голос был по-прежнему спокойным, без страха или обвинения. Но они неоднократно будут присутствовать в будущем, когда я буду спрашивать, знал ли он тогда, как все обернется. Потому что то, что он сказал дальше, наводило на мысль, что он всегда хорошо знал меня. И того человека, каким я был или которым однажды стану.

– Я бы настоятельно советовал тебе, Чарльз, остановиться, прежде чем делать что-то серьезное.

Я нахмурился:

– Серьезное?

Арчи посмотрел мне в глаза, потом медленно заговорил, словно с особой тщательностью выбирая слова.

– Я думаю, мы оба знаем, что ты плохо реагируешь на предательство. Ты не любишь, когда из тебя делают дурака. Я не хотел бы, чтобы ты – или твой гнев – сотворил что-нибудь… непоправимое.

Мы продолжали смотреть друг на друга, долгое время не говоря ни слова.

Потом он сказал:

– Чарли, я думаю, мы оба знаем, о чем я.

Я знал. Однако я забыл, насколько хорошо он меня знает. Как многое я позволял ему видеть во мне в прошлом, и как сильно это, должно быть, беспокоило его сейчас. Арчи был единственным, кому я по-настоящему доверял свои мысли в юности. Мысли, которые всегда у меня были, если честно. Однажды вечером, когда нам обоим было по шестнадцать лет, он пришел с ночевкой на Сент-Джордж-сквер. Каникулы без него были довольно тяжелы. Он был лучшим другом, который мог быть у гея в Итоне, и мы использовали любой повод, чтобы побыть в компании друг друга вне школы – до такой степени, что, когда люди слышали, что я гей, то предполагали, что Арчи мой любовник. Это была неправда. В нашей тесной дружбе не было ничего сексуального, но был глубокий фундамент любви, которая никогда не проходила. И поэтому тем вечером в своей спальне, когда нам было по шестнадцать, пока мой папа был в клубе, несомненно шантажируя какого-нибудь министра ради создания очередного выгодного ему пробела в законодательстве, я откровенно рассказал Арчи о своем самом глубоком секрете. О том, как часто мой разум обращается к жестоким мыслям. Жажде насилия. В качестве кары для тех, кто меня обидел.

– Когда ты думаешь об этом? – спросил он, повернувшись лицом ко мне.

– Каждый день, – ответил я. – Когда кто-нибудь меня расстраивает, когда учитель меня высмеивает, когда ясно, что я не нравлюсь тому, кто нравится мне, когда кто-то грубо толкает меня, идя по улице…

Я помню, как он смотрел мне в глаза, лежа вместе со мной в кровати, а на заднем фоне по видео шел какой-то ужастик.

– Расскажи что-нибудь, о чем ты думаешь, – попросил он.

Он говорил спокойно и неторопливо, но я понял, что ему интересно.

– Просто… сделать им больно. Выбить зубы. Вонзить нож в сердце. Смотреть, как они истекают кровью.

При этих словах его глаза чуть расширились, но, надо отдать ему должное, он даже не вздрогнул.

– Это связано с… сексом? – спросил Арчи, слегка нахмурившись.

Это предположение меня не разозлило – лишь привело в недоумение.

– Нет, вовсе нет.

Я понял, что это слегка озадачило его. Думаю, если бы это было «связано с сексом», он смог бы по крайней мере списать это на садизм или своеобразный кинк. Но без этого контекста он не понимал до конца. В тот момент я понял, что, хотя и не встречу от Арчи осуждения или критики по этому поводу, ответов я не получу. Было ясно, что он никогда не оценит чувства завершенности, чувства удовлетворяющей неотвратимости, когда воображаешь, что причиняешь людям боль и используешь это в качестве оружия против других каждый день своей жизни. Однако его следующие слова намекали на скрытое неодобрение.

– Наверное… не стоит говорить об этом с другими. Не хотелось бы, чтобы у них сложилось ложное представление о тебе.

Он слабо улыбнулся мне, но было в его глазах что-то еще, чего я не смог распознать. Разочарование? Или, может, беспокойство? Я еще несколько секунд смотрел на его лицо, но там больше не было подсказок, не было признаков отвращения или страха, так что я отвел глаза и вернулся к просмотру фильма.

Теперь, через двадцать лет после того разговора, его эхо еще звучало между нами. Признание подростка его своему лучшему другу вернулось преследовать двух взрослых на пороге среднего возраста. Иногда за прошедшие годы Арчи вспоминал о том разговоре. Думаю, это был его способ предостерегать меня от моей собственной природы. Направлять на верный путь. Мои мысли на секунду унеслись к нашему обеду, когда он вспомнил о моем нападении на Джаспера Кинга в школе. Вероятно, то было одно из его предупреждений, чтобы я не терял бдительности. Напоминание о том, что правильно, а что нет.

Я подумал обо всем, что мог бы сказать ему в тот момент. Обнадежить его. Сказать, что не сделаю ничего ужасного. Ничего «непоправимого». Но у меня не было сил касаться этой темы. Я просто сказал ему, что поеду заберу Титуса от мамы, а потом домой подумать обо всем.

Арчи поднял бровь:

– О чем?

– О будущем. Моем и Мэттью.