Ни тени стыда. Часть первая

— Ну... видите, как всё просто? А вы прямо заладили, никогда, никогда. Делов-то секунд на пять. И если вам интересно, губы у вас слаще яблочного варенья, и мне будет очень приятно вспоминать этот поцелуй. Я много с кем целовался — мне есть с чем сравнивать.

И ни сказав больше ни слова, кузен Ти оставил ошарашенную Салли и её брата. Следом из палаты выбежал Герт.

— Фигура у неё потрясающая! — вдруг заметил бывший стражник.

— Фейли бы это не понравилось, — открыл очевидное бывший студент.

— Эй, Герт! — вдруг окликнули одного из них.

Герт повернулся и застыл. Перед ним стоял с повязкой на груди его отец.

— Ти... давай... встретимся у главной башни через пару часов... мне... надо здесь кое с кем поговорить.

* * *

Виклор Волк выглядел на удивление счастливым для человека, у которого ещё не зажили все раны. Утром его навещал Брык Хохотун. Зашла речь и о Хмаи. Хохотун сказал, что он не желает даже слышать больше об этой женщине.

Поэтому вечером жену Меченосца отвлекли от общения с сыном (Блич вылечил своей тенью ещё немного Бешенства, и мальчик освоил несколько новых слов) звуки виолы. Выглянув в окно, она видела играющего Валли Хромоножку, а рядом Виклора Волка на костылях. Волк пел любовную песню, хотя, скорее это было больше воем, чем пением, но воем удивительно приятным.

Закончив, влюблённый разбойник отдал деньги музыканту и свистнул из кустов Секретаря, чтоб помог покинуть двор.

Хмаи знала, что это первая и последняя серенада. Волк не романтик, готовый довольствоваться взглядом и вздохами. Он зверь. Благородный и честный, но всё равно зверь. Его душа не может существовать автономно телу. Во второй раз он придёт или взять её, просто, без дальнейших ухаживаний, или получить отказ и уйти. Навсегда. Без шанса вернуть назад.

И Хмаи, в лесу мечтавшая стать с Волком одной парой, теперь страшилась его нового появления. Женщине не хотела отказываться от того, в кого влюбилась с первого взгляда, но и принять волчью страсть уже так просто она не могла.

Опытная следопытка, как бы Олэ ни маскировал свои визиты, каждый раз узнавала о них. Муж приходил раз десять за эти четыре дня. Он сидел возле кровати Морэ, возле её кровати, подсматривал за их с сыном прогулками.

Вернувшись в лазарет, Виклор блаженно растянулся на кровати. Его явно больше не волновало, что он лечится у стражников и «это неправедно».

Ракка всё свободное время посвящал сиденью на подоконнике и слушанью птиц. Уже появилась решётка, а во дворе охранники — верный признак того, что ещё неделя-две, и последний атаман сменит больницу на тюрьму.

И, чувствовалось, эта мысль не даёт Ракке покоя.

— Влюбился? — спросил он, не оборачиваясь, у Волка.

— Возможно, — уклончиво ответил Волк.

А потом засмеялся. Ракка повернул голову, долго смотрел на него, пьяного от счастья, что-то обдумывал, и вдруг потребовал к себе начальника Ока.

Когда прибыл Найрус, Ракка спросил, есть ли шанс избежать виселицы. Найрус честно ответил, что нет, даже с хорошим защитником.

— Пойми... на тебе висит столько преступлений... Ты последний из атаманов.

— А если вы, Найрус, просто посмотрите сквозь пальцы на... предположим, я сбежал, а вы не углядели? Я даю вам слово, что ненавижу каждый день моих семи лет в ночной армии. Клятва каторжанина, я ощущаю себя новым человеком.

Найрус чувствовал, что слышит правду, но не имел право, как новый охранитель города рисковать его безопасностью.

— Ракка, нет. Пойми меня. Ты это говоришь сейчас, может, и сам в это веришь. А что будет потом? Когда эйфория, что выжил после таких ран, пройдёт. Ты точно не возьмёшься за старое? Не начнёшь войну за восстановление атаманств? Где гарантии, юноша?

— Есть гарантии. Зовите татуировщика.

— Атаманам не колют Раскаяние. Я, хоть и недавно в страже, и то знаю. И под пыткой мы не найдём татуировщика, согласного тебя раскаять.

— Я сказал «зовите». Не Раскаяние, другой знак.

Когда Волк узнал, что хочет себе наколоть под глазом Ракка, то захотел его убить.

— Я тебе не позволю, Безбородый! Лучше смерть, пойми! Найрус, не соглашайтесь на его условия. Он сошёл с ума!

С большим трудом несколько стражников вернули короля Волка на кровать. Найрус, когда ему объяснили смысл татуировки, тоже засомневался, уцелел ли рассудок у последнего атамана. Но Ракка говорил спокойно и взвешенно.

— ...Ну, вообще, это правда. По кодексу я должен был получить подобное клеймо ещё семь лет назад, но скрыл свой позор — Волк, спасибо тебе ещё раз за смерть Смотрителя. Значение этой наколки знают лишь каторжане. Только они мне не подадут руки и не примут ничего из моих рук, будут презирать и не считать за мужчину. Вот вам и гарантия, что я не возьмусь за старое. Я рву с миром каторжников, а для нормального мира... это просто наколка.... Нет, может, в будущем и дойдёт до того, что значения каторжных татуировок станут ведомы и нормальному миру... но только после этого он уже перестанет быть нормальным.

Найрус привёл татуировщика. И последний раз спросил Ракку понимает ли он, что делает.