Ни тени стыда. Часть первая

— Ой, вот только от тех, кто спит за деньги, я не слушал про стыд, — опять засмеялся Чернеш. — Пусть стыдится продажная, которая столько лет обманывала графскую семью, а не тот, кто вскрыл её обман!

Всё это было так чудовищно, что Блич отказывался верить, что мужчина сознательно ломал жизнь абсолютно незнакомого человека, ломал просто так, из собственного удовольствия и извращённого чувства справедливости. Быть может, на нём какой-то обет? И он был просто вынужден или молчать или говорить как есть.

— Вам задали этот вопрос? Граф подошёл к вам и задал этот вопрос?

— Шкура стриженая, ты чего городишь? У графа не было никаких подозрений... Задал вопрос... Да я месяц добивался внимания графа, чтобы всё ему рассказать. Дважды он даже слушать не захотел. Только на третий получилось попасть к нему на приём.

— И вы... вам что... кто-то платит за это?

— Шкура мыслит как шкура. Не всё в этом мире решается за деньги. Нет, мы несём нравственность в массы абсолютно бескорыстно.

— То есть... вы... вы тратили своё собственное время, свои личные деньги... и всё это для того... чтобы уничтожать жизни ничего вам плохого не сделавших, абсолютно незнакомых девушек?!

С большим трудом, но Блич, как ему казалось, научился понимать людей. Видеть или хотя бы предполагать мотивы даже последних подонков этой расы. В каморке Бия вся его стройная система дала сильный крен, а сейчас и вовсе полетела в тартарары. Блич опять вернулся к тому, с чего начал. Страшный, чудовищный в своей злобе мир, и не понимающий его мальчик-тень. И самое зловещее: абсолютная бессмысленность этой злобы. Незнакомых людей... совсем незнакомых... не святых, но и не творивших убийства и насилие... своё время, свои деньги и всё только ради того, чтоб другому не было счастья?

— Зачем? Зачем? Что с вашей расой? — не замечая ничего вокруг, Блич смотрел в пустоту и тёр с силой виски. — Ведь сказано же во всех добрых книгах: если хоть мизинчик торчит из болота, хватай, помоги выбраться... а здесь... он даже не толкает в болото, он роет его сам, наполняет трясиной и приглашает пройтись.

— А эта стриженая у вас что, дурочка? — насмешливо спросил Чернеш и загоготал.

Помогла вернуться Бличу в реальность Эрет. Она просто поцеловала его и прижала к себе. Мальчик припал щекой к её высокой груди, как к святыне. Тепло девичьего тела согрело закоченевшую душу, и подросток улыбнулся.

Они просто разные, эти люди. Мы тоже разные, но не настолько. Люди разные совсем-совсем. Есть такие, как эта мразь, которой нет оправданий. А есть такие, как Эрет.

— Фу! Как вам не стыдно! Девочка с девочкой милуется! Ну, ничего, добьём шкур, возьмёмся и за таких как вы оригиналок. Всех научим нравственности!

— Ни слова о нравственности! — вспылила привратница. — На нас много грехов, а у кого их нет, но на большинстве нет крови. А на тебе кровь десяти человек! И сотни покалеченных жизней. Ты не увидишь рассвета, Чернеш, так что, зря скалишься.

Кажется, до Чернеша дошло, что избиением не ограничиться. И тут он заметил одно лицо мужского пола, и решил, что в нём спасение.

— Сударь! Не знаю кто вы, но вы мужчина, как и я, и неужели вы дадите этим продажным...

— Не смей! — перебил принц Лар, брезгливо скривив губы. — Не смей называть себя мужчиной. Ты выбрал в противники женщин, и воевал с ними с неистовством взбесившейся росомахи. Как по мне, так ты не мужчина. Я — слушать музыку. Мне даже противно смотреть на тебя. Бедный граф... что будет с его страной, когда это новость... Лучше не думать.

Принц, прихрамывая, ушёл. За ним потянулись девушки. Остались только те шесть, которым движение «Нравственность» изуродовало жизнь. Привратница увела Блича и Эрет в свою пристройку и там общими усилиями они избавили мальчика от платья.

— Мог бы и разорвать, я бы не обиделась. Всё равно хотела от него избавиться — там что-то с застёжками, его сложно снимать. Оно дармовое — по карману потеря не ударит.

Блич грустно вздохнул, Эрет развела руками.

— Те девушки... они увидят меня... поймут, что Эрет нарушила правила, привела своего парня.

— Ой, мальчик. Им сейчас не до этого, — махнула рукой привратница и зачем-то сложила в платок несколько кастетов, щипцы, хирургическую пилу и садовые ножницы.

Она улыбалась, словно собиралась на бал, но глаза её жестоко блестели.

— Мы тут закончим одну беседу о нравственности и бесстыдстве. Прошу тебя, мальчик, не оглядывайся, не смотри, что мы будем делать.

Блич охотно поверил, что ему не стоит этого видеть, и, поцеловав Эрет, убежал, не оглядываясь.

Привратница вышла к девушкам, и они стали обнажаться. Чернеш сразу осклабился.

— Шкуры они и есть шкуры. Ругались, плевались, а потом всё равно потекли. Ладно, порадую вас. Развязывайте.

— Не мечтай. Это будет для тебя ночь большой боли, но не боли удовольствия, — сказала привратница, тоже сняв платье и сорочку. — Просто мы не купаемся в роскоши, как мнится таким вот ханжам. У нас мало одежды, а кровь тяжело отстирывается.

Она стала раздавать содержимое платка. Чернеш попятился.

— Жаль, что не успел... протолкнуть закон Очищения. Но ничего, за мной придут другие.