Няня на месяц, или я - студентка меда! (СИ)

— Пошли на кухню, Дарья Владимировна, — он тяжело вздыхает, — чаем тебя поить буду. Горячим, пока сопли на кулак не начала мотать.

Спасибо.

И за принесенное полотенце тоже.

— Пардон, но фена нет. Садись, — Кирилл Александрович командует, спрашивает через плечо. — Ты чай или кофе, Дарья Владимировна?

— Кофе, — я оглядываюсь куда приземлиться.

Оцениваю.

Просторная кухня мне нравится.

Светло, бежево-коричнево, уютно, не смотря на спартанскую обстановку и неуловимое сходство с обставленной дизайнерами квартирой Леньки. И диван смотрится гармонично, манит желанием натащить подушки, как дома, и забраться с ногами, устроиться удобно… и я, прогоняя безумное наваждение, выбираю стул.

— Так что с долгом, Кирилл Александрович? — спрашиваю снова, когда передо мной ставят огромную кружку и отходят к окну.

Кофе вкусный, и, согревшись, я наконец поднимаю взор на Красавчика.

Теряюсь на миг, поскольку в привычную картину мира он сегодня совсем не вписывается. Не видела я его без белоснежного халата. Еще и в спортивных брюках и футболке, что слишком отчетливо вырисовывает мышцы.

Все же, пожалуй, можно понять, чего некоторые спорили и пытались пригласить его на свидание, не смотря на все издевки и пересдачи со стороны драгоценного преподавателя. И вздыхать продолжали томно.

— С долгом, Штерн, — он повторяет как-то задумчиво, тоскливо, — с долгом все просто. Мне нужна няня на месяц. Для племянников. Сестра с мужем срочно… уехали и оставили мне их, а я, как понимаешь, сидеть с ними целыми днями не могу.

Не может.

На кафедре он так, подрабатывает, поэтому и групп взял только три, по субботам, а в основное время наш Кирилл Александрович трудится реаниматологом-анестезиологом в двадцать третьей, поэтому да, с детьми ему сидеть некогда.

Но… я — няней?!

— Кирилл Александрович, вы издеваетесь?! — я вскакиваю и полупустую кружку на стеклянную столешницу звучно грохаю. — Какая из меня няня?! Я не умею с детьми вводиться!

Я их боюсь и слегка, так скажем, недолюбливаю. Они меня тоже, ибо самые мелкие на моих руках начинают истошно орать и вырываться, а постарше ревут и жалуются родителям.

— Да я чуть с медом не пролетела, потому что на педиатрию документы не стала подавать. Я не могу с детьми. Найдите няню, Кирилл Александрович!

— Их няня сломала ногу, — Кирилл Александрович недовольно морщится, поясняет терпеливо-снисходительно, — и у меня нет времени искать ей больше замену. И одних я оставить их тоже не могу. Нанимать же не пойми кого я не хочу. Не доверяю, знаешь ли, чужим людям.

— А мне, мне вы доверяете?! — у меня вырывается почти истерично.

И со смехом, потому что… полгода меня в принципе к людям подпускать было нельзя, а тут детей, значит, можно доверить.

Родных.

Он их что, совсем не любит?!

— Тебя, Штерн, я из-под земли достану в случае чего, — мне ласково скалятся, — и я тебя знаю. Накормить, прогулять и проследить, чтобы они не сожгли дом ты в состоянии.

— Нет, я не могу, Кирилл Александрович, извините, — я решительно качаю головой, иду к выходу.

И замираю на пороге кухни, когда в спину с ленцой и насмешкой летят слова:

— Всего на месяц, Штерн. Соглашайся или я расскажу завкафедрой, где его мозг.

Оборачиваюсь.

Медленно, и на поистине иезуитскую улыбку смотрю с ненавистью.

Гад.

— Это шантаж, — констатирую мрачно и руки на груди скрещиваю.

— Знаю, — он нагло лыбится.

И улыбочку с его лица стереть хочется, но я лишь выдыхаю сквозь зубы и цежу:

— Идите к Лопуху и рассказывайте. Переживу.

— Уверена? — левая бровь удивленно-издевательски приподнимается.

Нет.

Отчисления я не переживу, а меня отчислят, потому что по отдельности мои косяки еще тянут на официальный выговор и дисциплинарное взыскание, но вместе — это уже отчисление.

Скорей всего.

Идти проверять в деканат у меня желания нет.

И последние два месяца с трехчасовым сном — полтора вечером, полтора под утро — еще слишком свежи в моей памяти, и длиннющие очереди на пересдачи на первом курсе, когда домой в девять вечера, я помню хорошо, тесты по четыреста вопросов за два часа и сто пятьдесят слов по латыни в первую неделю учебы, когда я фыркала, что за вечер выучить столько невозможно.

Возможно.

За час, главное — мотивация.

Нет.

После всего пережитого отчисляться?!

— А где гарантии, что вы потом снова не вспомните про мозг?

Кирилл Александрович пожимает плечами.

— Дарья Владимировна, ты слишком плохого обо мне мнения, — он отталкивается от подоконника и подходит ко мне. — Ручка и бумага есть?

— Зачем?

— Расписку напишу, — Кирилл Александрович снисходительно хмыкает, — устроит тебя?

— Да.

Блокнот я достаю быстро, а пока выуживаю ручку, раздаётся скрежет замка и высокий, почему-то знакомый, голос провозглашает в отдалении:

— Кирюша, мы вернулись!

Я застываю и недоверчиво смотрю на него, а «Кирюша» взлохмачивает волосы отчаянным жестом и тоскливо провозглашает:

— Вот и дети, Дарья Владимировна. Пошли знакомиться с подопечными.

— Угу.

С места я не двигаюсь, а глаза у меня округляются еще больше. И смотрю я на Кирилла Александровича со стремительно возрастающей паникой.

Не хочу, может все ж отчисляться?!

Я ж боюсь!