Няня на месяц, или я - студентка меда! (СИ)

Впрочем, что ему рассказать, у меня все равно осталось. Например, какие его племянники дарования и талантливые актеры, ибо Яну, несущемуся ко мне с расширенными глазами и воплями на одной ноте А, я сначала поверила.

— Мы пошутили!

Их синхронный сигнальный вопль заставляет поморщиться и проворчать с досадой:

— Ну так с пауком я тоже пошутила.

Откуда я знала, что Яна их боится, а ее брат кинется мстить и швырнет помидор, после которого у нас и началась битва века.

Там вообще даже не паук, а паучок был. Ма-а-аленький. Мы его с Линой, как подозреваю, в том же магазинов приколов покупали для препода по философии.

— Нас Кирилл убьет, — вздыхает Яна.

И приходится признать, что она права.

Убьет.

Я тоже вздыхаю, вообще для шести лет суслики слишком сообразительны и умны, поэтому…

— Что, суслики, зарываем топор войны? — спрашиваю с надеждой.

И выглядываю, чтобы узреть высунутую из кухонного проема руку с белым флагом. Рука активно машет, а во флаге я с трудом признаю полотенце.

— Выходить по одному и с поднятыми руками, — командую на правах старшей.

— Ты тоже.

Встреча враждующих сторон происходит ровно в центре поля сражения, то бишь в коридоре.

— Это перемирие, а не мир, — крепко сжимая мою ладонь, ворчит Ян.

— Вынужденная мера, — цепляясь за вторую руку, добавляет Яна и…

— Что здесь происходит?! — громыхает от двери.

— Детский сад, — Лавров цедит сквозь зубы и меряет шагами свой кабинет.

Что находится за единственной закрытой дверью я узнала.

Увидела лично, когда Кирилл Александрович грозовой тучей приблизился к нам и, не обращая внимания на притихших и спрятавшихся за моей спиной сусликов, больно схватил меня за плечо и потащил по коридору. В идеальной тишине, которую нарушать просьбами отпустить я не решилась, лишь торопливо переставляла ноги и кусала губы.

Все же хватка у некоторых была стальная, и синяки точно останутся.

И вскрикнула я только, когда меня через весь кабинет практически швырнули в кресло.

— Штерн, ты ходячий детский сад!!! — рявкает, разворачиваясь от стеллажей книг ко мне. — Ты… чего вообще творишь?!

Кулак грохает об стену, и я невольно вздрагиваю.

На месте стены, думаю, представляли меня.

— Тебе двадцать лет, а мозгов на шесть, как у этих. Ты безответственная, взбалмошная девица без царя в голове. Ты не в состоянии посидеть с детьми даже одного дня, чтобы не разнести в хлам всю квартиру!!!

— Я…

— Заткнись, Штерн, — около кресла он оказывается молниеносно, наклоняется, упираясь в подлокотники, и я вжимаюсь в спинку.

Кажется, меня все же убьют.

— Просто молчи, Дарья… Владимировна…

Темный взгляд, ставших почти черными синих глаз тяжелый, и он гипнотизирует, заставляет послушно кивнуть и смотреть неотрывно.

— Вы устроили Мамаево побоище!!! И тебе придется сильно потрудиться найти этому вразумительное объяснение и уговорить меня оставить тебя на месяц няней. Иначе ты у меня из вуза пробкой вылетишь, Штерн! Чего смотришь?! Да тебя взашей выгнать стоит только за одну безалаберность и безответственность!

Кирилл Александрович выпрямляется, смотрит с высока, сунув сжатые руки в карманы брюк, и говорит почти с презрительностью:

— Великовозрастная дылда, Штерн, а детство в заднице все играет. Все шутим и развлекаемся. Как тебе людей потом доверять?! Ты с детьми-то управиться не можешь. Сводишь все вечно к какому-то балагану. Тебе в цирке место, а не в медицинском.

Я смотрю на него широко распахнутыми глазами, ловлю кривоватую брезгливую усмешку, и… ни черта ваш Кирилл Александрович не красив.

В этот момент я его ненавижу, потому что мне нечего его сказать и потому что… он прав. И потому что встаю и прошу, мечтая о его согласии.

— Можно я сама документы заберу?

Или его гордость требует публичного унижения меня и позорного отчисления?

Кирилл Александрович подходит, останавливается почти вплотную, разглядывает. И приходится задрать голову, чтобы не пялиться в ворот расстёгнутой рубашки и чтобы слезы не текли. Реветь я буду дома, не при нем.

— Что, сдаешься вот так? — он издевательски усмехается, вскидывает свои идеальные брови.

Я же поджимаю губы, но взгляд не отвожу. Разглядываю столь же пристально, как и он меня.

— Я не стану вас ни в чем убеждать, мне нечего вам объяснять, и вы совершенно правы, Кирилл Александрович, что я — ребенок и в медицине мне не место. Только знаете, ваши дети не ангелы, они малолетние избалованные монстры, которые доводили меня весь день, а вы самый кошмарный дядя на свете. Вы оставили их со мной, хотя у меня нет никакого образования, и я вам сразу сказала, что дети это не мое. Вы ж обо мне вспомнили только потому, что увидели тогда у физы и решили, что на няне можно сэкономить, да? Вы еще и скупердяй, Кирилл Александрович.

Все, образ Красавчика окончательно рухнул в моих глазах, разбился на мелкие осколки.

Горько усмехнувшись, я огибаю его по широкой дуге и распахиваю дверь, чтобы тут же увидеть две невинные рожицы, что отшатываются в стороны с независимым видом.

— Подслушивать вредно для здоровья, — проникновенно сообщаю им и иду к выходу, лавируя среди устроенного разгрома.