Няня на месяц, или я - студентка меда! (СИ)

— Да, — Димыч недовольно буркнул и за руку дернул, — пошли уже.

Пошли, потому что лестница закончилась и непримиримая вражда тоже…

Остался только цирк.

И ощущение, что лучшего место для честности нет.

Последний ряд не только для влюбленных парочек и поцелуев. Для откровенных разговоров и мира на мизинцах, как в детском саду, он тоже подходит.

Нам же с Димкой надо и поговорить, и помириться. Мы не ссорились, но последние недели и не общались.

Он, кажется, злился за наш с Веткой демарш, я — за его молчание о беременности. И начать разговор, как на исповеди, получается не сразу.

Сразу получается только прижаться к Димкиной широкой груди, почувствовать запах дома и услышать сердито-облегченный голос над головой:

— Цела.

— Угу, — я соглашаюсь, и крепче сцепляю руки за его спиной, прячу глаза.

Но Димка все равно меня отстраняет и в глаза заглядывает, порывается спросить, но не спрашивает, лишь констатирует:

— Значит, цирк, репейник.

— Угу.

Я повторяюсь, и от Плотинки вдоль по набережной, что тянется к самому цирку, мы идем молча.

Бродим по фойе, и я выпрашиваю светяшку.

— Ребенок, напомни свой возраст, — Димыч первый раз за встречу улыбается.

— Я готовлю тебя к роли папы, — я увлеченно размахиваю палочкой с бабочкой на конце и взгляды окружающих не замечаю.

Феей стать все же просто.

И о серьезном сказать несерьезно просто, выдвинуть претензии, что скрыты легкомысленностью, но мы, правда, хорошо знаем друг друга, поэтому Димка понимает и тяжело вздыхает:

— Мне нет прощения, да?

— Ну… — я пожимаю плечами, — анафеме ты точно предан.

— Данька…

— Что? — от рассматривания бабочки, что мигает разными цветам не хуже гирлянды, я отрываюсь и обиду не скрываю.

— Я…

— Ты, мой единственный родной брат, — я ему подсказываю, — не счел нужным посвятить меня в столь радостные для тебя, а значит и для меня, события. Нет, я понимаю еще родители, Дим, ты хотел сказать им лично, но я то тут, не в Чехии.

— Прости.

— Без объяснений?

— Сказать, что не успел или что не знал как сказать?

— Честно?

— И так, и так. И Алёнка не хотела никому говорить, — Димка невесело улыбается, — она думает, что тогда все решат будто мы женимся только из-за ребенка. Еще боится, что могут сглазить. Алёнка вообще многого боится, смешная, и в приметы верит.

Последнее звучит с нежностью и мечтательной улыбкой.

И от количества любви в его голосе хочется скривиться и себя возненавидеть, потому что вместо радости за брата мне обидно за Квитанцию.

Она вот в приметы не верит, и боятся сглаза точно не станет.

И смешной в глазах Димки Ветка никогда не была.

Долбанутый Север — вот ее характеристика, когда я заглядываю Димычу в лицо и осторожно спрашиваю:

— Ты из-за нашего демарша с Веткой сердишься?

— Уже нет, но от ее звонка в пять утра я обзавелся сединой, — он хмурится.

— Мне нет прощения, да? — я с лисьей улыбкой повторяю его же слова.

— Ну… анафеме ты точно предана, — Димка начинает грозно, но ползущий вверх уголок губы его сдает, — а Север, долбанутый на всю голову, я бы с радостью сжег в лучших традициях Святой инквизиции.

- Ей передать? — я уточняю невинно.

И Димка предлагает столь же невинно:

— Заодно расскажи почему похожа на тень отца Гамлета.

Его улыбка пропадает, а невинность заменяется серьезностью. И требовательность в глазах он не прячет:

— Что случилось, репейник?

И слез я не чувствую, но Димка осторожно проводит пальцем по моей щеке, стирает, и тревоги в его глазах становится больше.

Всё, только правда, еще раз правда и ничего кроме правды.

Ему можно сказать…

Рассказать.

И признаться, что я влюбилась.

Как в первый раз, потому что совсем не так, как с Лёнькой, которого я… разлюбила?

И любила ли?

Не знаю, вот только сейчас по-другому, сильнее, острее… больнее, и слово «любовь» для описания слишком тесное, узкое, плоское, картонное, бездушное… отвратительное.

Кто его придумал?

Кто решил, что им одним можно описать всё то, что чувствуешь?!

Мне его не хватает, и думать, что я влюбилась, люблю, мне не нравится, не достаточно. Люблю я сладкую вату, Каверина и алгебру, а Лаврова я хочу назвать по имени или придумать дурацкое сокращение, хочу запустить пальцы в его волосы и заставить рассмеяться, потому что его улыбка дороже даже моей брильянтовой прелести, хочу прикоснуться и узнать какие у него губы на вкус…

Хочу слишком много и без остатка.

И врать не имеет смысла, и бегать от себя не выходит, и держатся за Лёньку не получается.

Он не станет моим лекарством от болезни по имени Кирилл. И вообще ничем уже для меня не станет, мы оказались на разных планетах и перестали понимать друг друга.

Финита ля комедия…

Любовь все же живет три года, уходит тихой неслышной поступью.

А я возвращаюсь в квартиру Лёньки и ругаюсь с Димкой, который порывается пойти со мной и которого ждет Алёна. Они должны ехать к ее родителям, что живут в Загорском.

Далеко.

И выезжать давно пора.

И делать Димычу в квартире Лёни нечего.

Третий лишний, и убедить в этом упрямого барана по имени Дима у меня все же получается. И, проследив, что он выруливает со двора, я открываю ворота своим ключом.

В кои-то веки нужная связка отыскивается сразу.