Няня на месяц, или я - студентка меда! (СИ)

И кофейный аппарат жужжит, заставляет выполнить знакомый и привычный ритуал. Стукнуть ногтем по сенсору экрана, выбрать, расплатиться, поднеся телефон.

Дождаться.

Взять и заледеневшие руки о горячий картон хоть немного согреть.

— … детка, незаменимы бывают только аминокислоты, — снисходительно и в тоже время чарующе разносится за спиной, заставляет выделить из фонового шума, в который у меня сливаются все голоса людей, — да, кислота ты ж моя аминокарбоновая…

Звучит… издевательски, но аминокислоту — я уверена — все устраивает.

Красавиц Вано всегда всё устраивает. И даже на его ласковое, что фенотип вышел шикарным, а вот генотип шикарно подвел, очередная умница и красавица только польщено улыбнулась.

Где во всем городе, пусть и миллионере, наш Казанова отыскивает таких дур в таком количестве для меня навсегда останется загадкой.

— Валинчик мой… — определившись с аминокислотой, разливается патокой Вано, а я к нему оборачиваюсь.

И его сахарный голос с напряженным взглядом не сочетается.

— … я тебе перезвоню, — он растягивает губы в картонной улыбке, и раздражение скользит на грани слышимости, — целую.

Телефон Вано опускает, а меня бесцеремонно берет за подбородок, сжимает, не давая выкрутиться из медвежьего захвата.

Рассматривает, и говорит он жестко:

— Судя по твоему виду у тебя были бурные выходные, которым мне хочется позавидовать. Судя по твоим глазам и выражению лица, это было изнасилование. Даха…

В светло-серых глазах появляется настоящая паника.

Невозможная паника, потому что паниковать могут все, но не Ванечка.

Будь он на «Титанике», то в последние минуты Вано сидел бы на палубе, травил анекдоты, опустошал бар и подмигивал красавицам в спасательных лодках.

И новое чудо света я рассматриваю молча.

— Дашка, не би-си, — он цедит тихо, оглядывается по сторонам.

Холл поликлиники полон, и, пожалуй, только снующие вечно больные бабки не дают ему заорать благим матом и затрясти меня.

— Восемь…

— Что? — Вано моргает, и выражение лица у него становится беспомощным.

— Операция, — безвкусный кофе я отпиваю и предложение заставляю себя сделать распространённым. — Операция идет уже восемь часов.

И, оказывается, молчала я долго, потому что вместо слов выходит режущее слух карканье.

— Какая операция, Даш?

Вано спрашивает осторожно, и, судя уже по его взгляду, сомневается в моей вменяемости.

— Димка, — слова находятся с трудом, и их приходится выталкивать, выдавливать из себя медленно.

Тяжело.

Но Вано не торопит.

Слушает и хмурится, и подбородок мой столь же медленно отпускает, прижимает аккуратно к себе, невесомо, и говорить, пряча лицо на его широкой груди, легче.

— Алёна… умерла, четыре часа назад. И ребенок… срок небольшой… а они меня прокляли, они сказали, что это я виновата, что Димка из-за меня поехал. Из-за меня и работы. И что он тоже виноват, она сказала, чтоб ему тоже сдохнуть…

Футболка Вано яркая, несерьезная, с Винни-Пухом и дурацкой надписью, и я судорожно сжимаю ее пальцами.

Перевожу дыхание.

— … но он не умрет. Кирилл обещал, и операция все еще идет, значит еще не все. И я знаю, что истерить нельзя, я жду и вот… кофе.

В поликлинике, потому что через всю больницу.

Коридоры, лестницы, переходы.

Сбежать из холла приемного покоя, где невыносимо остро стоит запах хлорки, нашатырки и смерти, где рассматривают и ненавидят близкие других пострадавших, потому что моего родственника, а не их, оперируют лучшие врачи, как выкрикнула мать Алёны.

Конечно, сын местного светила медицины, сын друга самого начмеда, сам врач и тоже будущий светила при таких связах.

Ему в отличие от остальных точно не дадут умереть.

Будто на операционном столе статус, связи и деньги имеют значение. Будто остальные врачи все поголовно плохие. Будто кто-то может дать какие-то гарантии.

— Вань, — я поднимаю голову, прошу, и горло от поступающих слез все же сводит, — посиди со мной, пожалуйста.

Я больше не могу там быть одна.

Сидеть с прямой спиной, не замечать, не реветь.

— Дах, ты дура… — Вано протяжно и досадливо стонет, сжимает до призрачного хруста ребер, — ты почему никому не позвонила, коза?

— Я не коза, — я шмыгаю носом.

И Вано только вздыхает.

Возвращает в мой персональный ад, садится рядом и, закинув руку мне на плечо, бодро рассказывает про Форментера.

Этнологический музей, куда затащила его мама, про мораторий на аэропорт и высотки для сохранения экологии, что и правда сохранилась и более чистых белоснежных пляжей, переходящих в лазурное море, Вано нигде не видел.

— Там рай и край света, Даха, — он мечтательно улыбается.

Травит байки, коих у него, как у барона Мюнхгаузена, превеликое множество и встает, не отпуская, вместе со мной, когда появляется мама с па.

Квета.

Бесцветная, пугающая своей меловой бледностью, но улыбающаяся. Она радостно приветствует Вано, восклицает по поводу Форментера, требует подробности.

Держится.

И часы отсчитывают пол-одиннадцатого, когда двери открываются и я вижу Иван Саныча.

Кирилла.

Синие глаза сразу находят меня, и мне становится безразлично, что подумает мама, папа, Ветка и весь остальной мир вместе взятый.