Нянька. Меня воспитывал серийный убийца

Перед Рождеством хозяин «Белого ветра» велел ему съезжать. Как и раньше, в «Короне и якоре», Тони создавал слишком много проблем своими наркотиками и сомнительными приятелями. Идти ему было некуда, и он спросил у Авис, можно ли пожить у нее. Вряд ли это было возможно – в крохотной квартирке жили трое детей, она сама и ее приятель. Авис попросила приютить Тони своих соседей снизу, Донну и Вуди Кэндиш. Хотя их квартира тоже была невелика, Кэндиши согласились. Донна знала Авис и симпатизировала ей. Дети Авис часто гостили у Донны и Вуди и порой даже приходили к ним помыться перед сном. Донна всегда считала Тони очень аккуратным и вежливым юношей. Они согласились приютить его на время – до рождения ребенка, который должен был появиться на свет в середине января.

Тони оказался идеальным соседом: тихий, аккуратный, редко бывающий дома. Он поднимался рано утром и уходил – или на работу, или просто слоняться по улицам. Он никогда не ел вместе с хозяевами. Хотя в квартире он редко употреблял наркотики, но порой к нему приходили приятели, которые молча сидели на кухне – явно под кайфом. Однажды Донна видела, как один из парней попросту отключился, уронив голову на стол. В другой раз, когда Тони собирался уходить со своими приятелями, они пригласили с собой и Донну.

– Мы собираемся в лес в Труро, – сказал Тони. – Не хочешь поехать с нами? Мы хорошо повеселимся и постреляем из луков.

Донна отказалась, сказав, что у нее есть домашние дела. Но позже она вспоминала, что это приглашение «ей польстило».

Перед Новым годом Вуди и Донна устроили вечеринку. Донна готовила на кухне чай. Вошел Тони, сел за стол.

– Если бы я мог дать тебе то, о чем ты мечтаешь больше всего на свете, ты продала бы свою душу? – спросил он.

Шокированная странным вопросом Донна ответила не сразу. Она помешала чай в чашке, посмотрела на него. То, что она увидела, ей не удалось забыть даже через пятьдесят лет. За головой Тони сверкнула молния. В таком свете его и без того смуглое лицо показалось ей почти черным. Молния высветила его брови. «Он походил на дьявола, настоящего дьявола, – позже вспоминала Донна. – Никогда не забуду это лицо. Я унесу его с собой в могилу».

Донна глубоко вздохнула и ответила:

– Нет, Тони, я никогда не сделала бы этого. Вещи – это всего лишь вещи, а душа – это все, что есть у человека.

Тони явно удивился, потом обхватил голову руками и заплакал.

– Я совершил три поступка, за которые мне нет прощения, – пробормотал он сквозь слезы. – Нет прощения. Эта жизнь – моя расплата[90].

Когда появилась Авис, Тони все еще в слезах подошел к ней. Она решила, что он пьян.

– Нет, нет, ты не понимаешь, – ответил Тони. – Молись за меня. Молись, чтобы Бог простил меня. Мне нужно прощение, и только Бог может мне это дать.

Авис спросила, не в Кристине ли дело, и Тони кивнул, но добавил, что совершил еще два ужасных поступка. Авис не стала расспрашивать.

– Тони нет прощения, нет прощения, – твердил Тони, говоря о себе то в третьем, то в первом лице. – Я продал душу дьяволу. И прощения мне нет[91].

Глава 36 Лайза

Вернувшись в Вест-Бриджуотер, мы обнаружили, что дед Джорджи и бабушка съехали из соседнего дома. Красный амбар опустел, ставни были закрыты. Никто не объяснял, что произошло, но я решила, что у деда возникли какие-то проблемы. Что, если нам нужно было забрать его из полицейского участка, а мы были так далеко, в Провинстауне? Через несколько дней после возвращения я услышала телефонный разговор и наконец-то все поняла.

– Родители продали дом по соседству, – рассказывала мама Рону. – Полагаю, отцу нужно было убраться из города. Так что вечером мы не сможем встретиться – детей не с кем оставить.

Мама рассмеялась, выпустила кольцо дыма и сделала глоток коктейля. Я быстро убежала спать.

Нужно убраться из города… Лежа в постели и пытаясь заснуть, я повторяла эти слова снова и снова. Я хорошо знала деда и понимала, если ему нужно было убраться из города, значит, дело плохо. Я вспоминала все те ночи, когда мама вытаскивала нас из постелей, чтобы ехать вызволять деда после очередной попойки. Я никогда не понимала, было ли ей страшно или она злилась. Однажды я спросила:

– Ты злишься, мамочка?

– Сколько раз я тебе говорила, что детей должно быть видно, но не слышно?! – Мама смотрела на меня в зеркало заднего вида, лицо ее стало прямоугольным, ее почти не видно было за сигаретным дымом. – А? Сколько раз?!

Больше я в такие моменты ни о чем ее не спрашивала. Но я до сих пор помню темноту за окном, тихое бормотание радио, шорох шин. Мама сворачивала на Норт-Элм-стрит, к полицейскому участку. Я всегда притворялась спящей – так было безопаснее. Забрав отца, мама открывала дверь машины, и меня обдавало ночным холодом. Дед усаживался на переднее сиденье, и машину наполнял едкий перегар. Порой от него пахло мочой и рвотой.

– Прости, детка, – бормотал он, пока мама закрывала дверцу. – Прости…

– Заткнись, пап, – рявкала мама. – Просто молчи, и все.