Нянька. Меня воспитывал серийный убийца

1 августа 1988 года у меня начались роды, и меня отвезли в больницу Фалмут, в двадцати милях от моего дома в Сэндвиче. Через час приехала мама. Она попыталась прорваться в родильное отделение, но медсестры не пустили ее в мою палату. Роды продолжались, и тут я услышала громкий стук в окно – моя палата находилась на первом этаже. Я повернула голову и увидела маму. Она размахивала руками, поднимала большие пальцы вверх – словом, всячески меня поддерживала. Увидев это, медсестра опустила шторы. Я слышала, как мама убегает с громким смехом. Выше голову!

Мой сын Уилл родился на следующее утро, 2 августа. Мама была счастлива, что «у нее» наконец-то есть мальчик. Если бы Тони Коста был жив, в этот день ему исполнилось бы сорок четыре года.

Через шесть месяцев после рождения Уилла я вернулась на работу. В первую же неделю в мой офис заявилась мама и плюхнулась на стул возле моего стола.

– Ты мне не перезваниваешь, – заявила она, вытаскивая сигарету.

Я подвинула ей пепельницу, но ничего не сказала. Мама прищурилась, пыхнула дымом и добавила:

– Я буду общаться с внуком – и ты мне не помешаешь.

От ярости я не могла дышать. Я сглотнула и с трудом произнесла:

– Если ты хоть пальцем его коснешься, никакого общения.

Мама смотрела мне прямо в глаза. Я не отвела взгляда. Казалось, все это время мама ждала, что я вспылю, осыплю ее оскорблениями, не дам больше издеваться над собой. Мы сидели молча, смотрели друг на друга и не знали, что сказать. Маме хватило ума не спорить, не называть меня лгуньей. Она не стала говорить, что никогда руки на меня не подняла, а наказывала только потому, что уже в четыре года я стала «настоящим кошмаром ее жизни». Мама знала, что, если хочет видеть Уилла и оставаться его бабушкой, ей лучше промолчать. К чести ее, надо сказать, что она промолчала. Она слишком хотела иметь внука. Я первой моргнула и отвела взгляд. В этой игре она одержала победу. Но я победила в войне. Надеюсь.

Мама ушла, а я позвонила своему психотерапевту. Мне посоветовали составить список вопросов о моем детстве и пригласить маму на обед. Через несколько недель, мы с мамой сидели в уютном кабинете ресторана «Улей» в Сэндвиче. Когда маме принесли бокал белого вина, а мне кофе со льдом, я сделала глубокий вдох и начала непростой разговор.

– Почему ты так жестоко обращалась со мной в детстве?

Я буквально слышала, как громко колотится мое сердце. Почему я до сих пор боюсь? Я стала взрослой женщиной, женой, матерью и мачехой. Но страх перед мамой пронизывал меня словно электрический ток,

Мама взяла бокал, поднесла ко рту, обнажив резцы. Она давным-давно сделала протезы, но резцы все равно оставались резцами. Ее улыбка по-прежнему напоминала оскал. Я затаила дыхание.

– Не знаю, что ты там себе надумала, – сказала мама с улыбкой-оскалом, – но с самого твоего рождения я чувствовала, что ты будешь меня доставать.

– Но почему? – я не могла сдержать своего изумления.

Мама глубоко вздохнула:

– Я зачала тебя в первую брачную ночь. А я не хотела беременеть. К тому же, – мама говорила так, словно давно ждала возможности снять с души этот груз, – ты оказалась девочкой. Все хотят сначала родить мальчика.

Мама даже бокалом качнула в подтверждение своих слов.

«Двойной удар!» – подумала я. Третьего долго ждать не пришлось.

– А кроме того, – перед последним ударом мама сделала паузу, – ты была чертовски упрямой. Просто невозможной. Прямо как твой отец.

Мама откинулась на спинку стула и сделала глоток.

Смертельный удар.

Воздух вокруг меня сгустился, время затормозило свой бег. По-моему, мама еще что-то говорила, но я ее не слышала. Казалось, я умерла или потеряла сознание. Мама сказала правду, но я услышала ее впервые. Мама не хотела беременеть в первую брачную ночь. Она не хотела девочку. А нежеланная девочка к тому же еще и характер имела. Худший «кошмар» моей матери. Был ли у меня хоть какой-то шанс? Мама всегда видела во мне угрозу, живое, дышащее доказательство своей ошибки. Как всегда, она не стала искать причину ошибки в себе, а направила всю свою злобу и гнев наружу. И я стала самой удобной целью.

Больше я ничего не помню. Я ощутила странную легкость, словно избавилась от тяжкого груза. Я старалась не плакать, чтобы слезы не капали во французский луковый суп. Но после того обеда я поняла, что мама оказала мне большую услугу. Впервые в жизни я поняла, что ненависть матери возникла еще до моего рождения. Дело было не во мне. Дело было в самом моем существовании. Не успела я еще открыть свой младенческий ротик и издать первый крик, как мама уже увидела во мне противника. И странным образом это была моя вина. Всю свою жизнь я чувствовала себя дурной. Во мне изначально было что-то неправильное. Ни очищение, ни отпущение были мне недоступны. Все сразу это замечали – словно алую букву или третий глаз. Но в тот день в ресторане «Улей» началась моя новая жизнь. Я была нежеланной, а не дурной. А с этим можно жить. Я могла справиться с нежеланностью. Вот быть дурной – это смертный приговор. Нежеланные хотя бы имеют какой-то шанс на жизнь.