Ничего, кроме нас

После того как Мэройса освободили под залог, его вместе с отцом и адвокатом, которого отец привез с собой из Льюистона, вызывали на разговор с деканом факультета, деканом по делам студентов, заведующим кафедры легкой атлетики и местным окружным прокурором. Мэройс повторил им историю, которую рассказывал всем, — что Хоуи якобы неоднократно его домогался, и когда он увидел Хоуи в лесу, его захлестнули чувство ненависти и ужас оттого, что Хоуи пытался его «потрогать» в раздевалке, и он потерял самообладание, слишком остро отреагировав. Мэройс признал, что был пьян, а к тому же принимал декседрин, чтобы не заснуть и заниматься допоздна. Он искренне сожалеет о случившемся. Он сам потрясен тем, что проявил такую жестокость. Ему очень стыдно, и он хотел бы сделать все возможное, чтобы помириться с Хоуи. Но, в принципе, это была естественная реакция на постоянные преследования со стороны человека, который пытался навязать ему свою гомосексуальность, который не принимал отказа, так что он, Мэройс, чувствовал себя загнанным в угол. Это в конечном итоге и привело к срыву. Чтобы показать, как сильно он раскаивается, Мэройс чистосердечно признался в том, что уговорил своего друга Роберта О’Салливана написать за него письменную работу, которую сдал от своего имени профессору Хэнкоку.

Слухи о том, что случилось с Хоуи, распространились по университетскому городку в тот же день. Везде звучала версия Мэройса. Студенты из больших городов, наиболее прогрессивные, а также богема были в ужасе. Администрация колледжа хранила нейтралитет, не поддерживая ни одну из сторон, и, ссылаясь на sub judice, под этим предлогом старалась свести к минимуму огласку и освещение скандала в прессе. На меня со всех сторон сыпались самые противоречивые рассказы — что Хоуи был влюблен в Мэройса; что Мэройс и сам «имел склонность к этому делу» и злился на Хоуи за то, что тот дал ему от ворот поворот; что, хотя спортсмены чуть не убили парня, им все сойдет с рук, потому что администрации нужны сильные спортивные команды, чтобы радовать влиятельных выпускников; что Боб О’Салливан был исключен в один миг, как только признался декану, что за последние два года написал не одну, а пять работ за своих собратьев по братству Бета.

Все это было чудовищно несправедливо. Бобу сразу же объявили об отчислении из колледжа, между тем как Мэройс и его приятели были лишь временно отстранены от занятий и ожидали, когда полиция закончит расследование. Как можно было выгнать Боба за нарушение учебной этики, а того, кто избил своего сокурсника до полусмерти и спровоцировал скандал с мошенничеством, доведший Хэнкока до петли, всего лишь временно отстранить? В колледже это объясняли тем, что следствие еще не окончено. Но у Дункана Кендалла, которого я случайно встретила в кампусе на другой день после отъезда Боба из города, было иное мнение:

— В прошлом году Боудин выиграл чемпионат по хоккею с шайбой во втором дивизионе, а Мэройс — капитан команды.

В ответ была получена куча спонсорских денег от выпускников. До хоккейного сезона остается всего шесть недель. Конечно, они должны отстранить Мэройса от занятий, потому что он совершил кучу ужасных проступков. Но чтобы выгнали успешного хоккеиста? Можно даже не надеяться. Козлом отпущения сделали твоего парня. Вот если бы он до сих пор был звездным футболистом…

— Он ушел из команды из-за меня, — сказала я.

— Видно, совсем порвать с братством он не смог. И эти уроды разрушили его будущее. Исключение из Боудина по обвинению в подлоге… Кто теперь примет Боба в аспирантуру?

Вернувшись в квартиру, я пыталась не плакать, но потерпела неудачу. Оказаться в пустом доме стало для меня тяжелым испытанием. За несколько часов, пока меня не было, Боб вывез свои книги, одежду, проигрыватель с пластинками. Должна признаться, увидев, что он собрал вещи и ушел, я испытала потрясение, перешедшее в отчаяние. На кухонном столе лежали его ключи, сорок долларов наличными и записка:

В колледже мне велели выметаться. Сейчас мне слишком стыдно, чтобы встретиться с тобой и попрощаться лично. А может, это просто слишком невыносимо. Я понятия не имею, куда я пойду после этого — только домой, но там отец, и он будет вне себя. Я подвел его. И тебя подвел. Так же, как и самого себя. Не знаю, что будет дальше, но знаю одно, что здесь оставаться больше не могу.

Прости, я очень виноват.

Я люблю тебя.

Он подписался одной буквой Б.