Ничего не говори

Включилась система климат-контроля, впустив в комнату немного холодного воздуха. Я натянул на себя одеяло.

Потом жена сказала:

– Прости, что… что обвинила тебя в желании с ней переспать.

– Спасибо, – сдержанно поблагодарил я.

После чего Элисон перевернулась на бок, быстрым движением преодолев два разделявших нас фута, превратившиеся в тысячу миль, и крепко поцеловала в губы.

– Ты хороший человек, Скотт Сэмпсон. И мне повезло, что я вышла за тебя замуж. Все это сводит меня с ума, но я все равно тебя люблю.

– Я тоже тебя люблю. Никогда об этом не забывай.

Я просунул ей под шею руку, и она положила голову мне на грудь. Потом прижал ее к себе сильнее, остро осознав потребность в контакте с человеческим существом. Тепло ее тела служило мне напоминанием о том, что в этом деле я не один. За полтора дня это было первое приятное ощущение, и я позволил себе на короткий миг им насладиться.

Потом раздался звонок в дверь.

Тело отреагировало немедленно. Я слегка оттолкнул Элисон, вскочил на ноги, побежал в спальню Эммы, окна которой выходили на площадку перед домом, и выглянул в окно.

Но увидел только мрак. Глаза шарили по лужайке в поисках хотя бы малейшего намека на движение. Но место действия оставалось совершенно неподвижным. Выходя из комнаты, я на пороге столкнулся с Элисон.

– Что там?

– Ничего, – ответил я, прошел мимо нее и зашагал по коридору, – мне, по крайней мере, ничего увидеть не удалось. На всякий случай иди к Сэму в комнату, запри изнутри дверь и не выходи, пока я не скажу.

За моей спиной послышались шаги, удаляющиеся по направлению комнаты Сэма. Я сбежал по лестнице, не тратя времени на то, чтобы внимательнее осмотреть крыльцо из окна гостиной, отодвинул засов, снял цепочку и распахнул дверь.

Я осмотрелся. Все было как обычно – магнолии, двор, подъездная дорожка. Ничто не выдавало человеческого присутствия.

Я опустил глаза. У моих ног стояла еще одна коробка «Хоум Депо», точно такая же, как предыдущая, заклеенная серебристым скотчем. Я оторвал его и раскрыл коробку.

В горле застрял вскрик.

Дно коробки покрывали белокурые кудряшки.

Волосы Эммы.

Рука сама потянулась ко рту. Они обрили ее наголо. Я представил свою бедную, милую девочку с оголенной головой. Им, вероятно, пришлось ее крепко держать. Она наверняка вырывалась, кричала и плакала.

Дрожащей рукой я вытащил белый конверт с запиской с уже знакомыми печатными буквами:

ВЧЕРА У ТЕБЯ В ДОМЕ СОБРАЛОСЬ СЛИШКОМ МНОГО НАРОДУ. БОЛЬШЕ НИКАКИХ ПОСИДЕЛОК. СТРИЧЬ БОЛЬШЕ НЕЧЕГО.

Я подошел к краю крыльца и опять вгляделся во мрак. При желании в лесу между дорогой и домом можно было спрятать тысячу человек. И вряд ли бы кто-то из соседей заинтересовался, почему за нами следят. Я повернулся и вошел обратно в дом.

И только тогда заметил, что не хватает еще одной кормушки.

Глава 16

Каким-то образом в ту ночь я уснул. Организм наконец достиг того предела, когда у человека просто не остается выбора.

Когда я открыл глаза, Элисон уже встала. С первого этажа доносились ароматы завтрака. Кофе. Бекон. И оладьи. В пятницу, за два дня до Блинного Дня.

Собрав в кулак всю свою волю, я, разбитый, совсем не отдохнувший, встал с кровати и потащился к окну. Наш широкий подоконник Элисон превратила в уютный уголок и украсила подушками – на них хотелось облокотиться и смотреть, как катит мимо свои воды река Йорк. Напротив нашего дома, на северном берегу неподалеку от места впадения в Чесапикский залив, ее ширина достигает целой мили. Из окна виден южный берег, но он всегда затянут живописной дымкой. Я всегда очень любил этот вид.

Сейчас он показался мне оскорбительным. Как и солнце, сиявшее в голубом, безоблачном небе. Когда жизнь рушится у тебя на глазах, красота просто недопустима.

Я отошел от окна, направился в ванную и принял душ. Медленно. Потом побрился. По привычке. Оделся. Неуверенно. Мне ничего не хотелось – только лечь на кровать в позе зародыша. Все это время я боролся с апатией.

Третий день кризиса – самое странное время. В первый день человек пребывает в шоке. На второй оценивает обстановку. На третий окружающий мир, кажется, уже должен был рухнуть, но что-то подсказывает, что он все еще вращается, хотим мы того или нет.

Как обычно, первой к этому выводу пришла Элисон. Когда я спустился на кухню, она хлопотала вовсю, домывая посуду.

– Тебе я тоже оставила, – сказала она, кивком показав на плиту, где меня дожидалось завернутое в фольгу блюдо.

– Спасибо, – сказал я, даже на него не взглянув.

– Ешь, – приказала она, – тебе нужны силы.

Она посмотрела на меня и выдавила из себя улыбку. Под ее глазами залегли черные круги. Меня поразила переполнявшая ее энергия. Я поддался унынию, а она проявила себя человеком волевым и решительным. Ради меня. Ради Сэма. Ради Эммы.

Конечно, она всегда была сильной. Я, стоило только копнуть поглубже и снять, слой за слоем, шелуху внешнего лоска и показной силы, состоял из чего-то рыхлого или желеобразного, как арахисовая паста, белый хлеб или мармеладный мишка. А Элисон была стопроцентной клетчаткой.