Ничья

В те дни мне искренне казалось, что, кроме нашей скамейки в укромном месте и нежных объятий, нам для счастья ничего не нужно. Во всяком случае, о большем я даже не думал и не догадывался, не подозревал, что для неё, возможно, этого мало. Однажды, после того как, разогретый жарким поцелуем, я коснулся её груди, она быстро расстегнула кофточку и обнажила грудь. Я заворожённо смотрел на открывшиеся моему взору пленительные округлости и стал медленно протягивать к ним руку. Настолько медленно, что Розе пришлось самой положить её себе на грудь. В эти мгновения я вспомнил, как летом у моря, оказавшись в подобной ситуации с женщиной, которая сняла с себя купальник, я не медлил, действовал решительно, набросился на неё, как изголодавшийся жеребец. Меня даже не смущала неуклюжесть моих действий и то, что ей пришлось подсказывать мне и управлять мною. Запомнились её слова: «Я, кажется, совращаю тебя…»

Но с Розой я был предельно осторожен. Когда она расстегнула кофточку, я повёл себя более чем сдержанно и, кажется, смутился. Уж слишком трепетно к ней относился. Что касается опыта, то его у неё было меньше, чем у меня. Она ласково провела ладонью по моему лицу и шепнула:

– Милый, давай не будем стесняться друг друга.

В другой раз, когда мы, обнявшись, сидели на скамейке, Роза вдруг сказала:

– Жаль, что нам некуда идти, нет у тебя приятеля, к которому мы могли бы прийти и остаться вдвоём.

Я молчал, признавая тем самым свою беспомощность в осуществлении её желания. Возможно, она намекала на комнату Араика, где состоялась наша вечеринка? Не знаю. Хотя, если вдуматься, это была, пожалуй, единственная более или менее вероятная возможность оказаться наедине. Других вариантов у меня не было. Араик жил со старшим братом в комнате, расположенной в конце длинного коридора большой коммунальной квартиры. Комната родителей находилась в начале коридора. Так что братья от них были удалены, можно сказать, двумя (если мне память не изменяет) соседями по коммуналке. Это обстоятельство создавало мнимое впечатление их независимой жизни. К ним родители заходили редко. И тем не менее вероятность их появления в случае, если бы мне удалось уговорить Араика с братом оставить нас с Розой наедине, была. Однако, будь у меня даже более подходящая, нежели комната Араика, возможность, я вряд ли ею воспользовался бы, просто потому что не был к этому готов. Меня мучила совесть обманщика, она терзала и подталкивала открыться Розе, сказать ей, наконец, сколько мне лет. Но я не решался, опасался её реакции. Именно поэтому меня порой пугала её безоглядность в чувствах ко мне. Она присутствовала в её глазах, в той страсти, которая неизменно вспыхивала в ней в моих объятиях. Хотя, разумеется, я не мог знать, была ли Роза готова до конца предаться этой страсти.

– Послезавтра я уезжаю, – сообщила она мне грустно, – смогу приехать не раньше, чем через три месяца. – Роза молча смотрела на меня, потом отвела взгляд и вдруг прошептала: – Боже, какая мука меня ждёт в эти месяцы!

Меня поразили её слова. Ни она, ни я ни разу не произнесли слово «любовь». Подумать только! Эта незаурядная девушка почему-то испытывает ко мне какие-то чувства. Ко мне, мальчику, да ещё лгуну, который обманул её, прибавив к своему возрасту два года. Ведь она бесконечно верит мне и даже не подозревает, какой я подлец! Да, подлец, и прежде всего потому, что боюсь открыться ей. Боюсь её реакции, разочарования, даже не представляю, что произойдёт, когда предстану перед ней жалким пятнадцатилетним мальчиком.

В последний вечер Роза подарила мне плюшевого пуделя. Он несколько лет стоял у нас дома на пианино. Накануне она предупредила, что собирается сделать мне на прощанье подарок. Я, разумеется, тоже решил её порадовать. Мне очень хотелось подарить Розе пластинку Азнавура с песней Isabelle. Но в те дни она была жутким дефицитом, и мои старания результата не дали, пришлось ограничиться маникюрным набором в футляре. Помню, как она слегка улыбнулась и сказала, что этот набор у неё будет то ли четвёртым, то ли пятым. По-моему, поступила безжалостно. Могла бы отнестись более снисходительно к юноше, который впервые в жизни преподносит девушке презент. О том, каких мук стоил выбор подарка, я умолчу.

Прощаясь, Роза спросила:

– Может, тебе удобнее получать письма до востребования?

– Присылай на мой домашний адрес. У нас не принято открывать чужие письма.

Однако мой отец чуть было не открыл письмо Розы, когда доставал корреспонденцию из почтового ящика. Это случилось примерно через неделю после её отъезда. Обычно письма приходили отцу. Увидев свою фамилию на конверте, он начал распечатывать его, как вдруг обнаружил на нём моё имя и только после этого обратил внимание на обратный адрес и фамилию отправителя.

– У тебя в Баку есть знакомые? – спросил отец с некоторым удивлением, передавая мне письмо.

– Да.

Он ещё несколько секунд смотрел на меня в ожидании внятного ответа, но, не дождавшись, отвёл взгляд, мол, не хочешь – можешь не отвечать.