Ничья

Невольно возникает вопрос: почему я не мог позвонить Розе, коль скоро не умел писать писем? Но не следует забывать, что мы с Розой жили в разных городах, поэтому ни я, ни она о междугородных звонках даже не думали. Их надо было заказывать в специальных переговорных пунктах (тогда не употребляли слово салон), которые обычно располагались в помещениях почтовых отделений, но далеко не во всех. Это было не всегда удобно, да и стоили такие звонки недёшево. Поэтому люди писали письма. Почтовая переписка пользовалась популярностью – в этом была не только потребность, но, если угодно, традиция. Эпистолярный жанр в нашей стране в те годы процветал. Почтальоны сновали по улицам с битком набитыми сумками. И, надо признать, жанр этот имел свои преимущества. Ведь в письме зачастую можно было вдумчиво выразить то, чего не скажешь в торопливом междугородном телефонном разговоре.

Прошёл месяц после отъезда Розы. Попыток написать ей я больше не предпринимал и старался об этом не думать. Но смутное ощущение тревоги не покидало меня, особенно когда звонил телефон. Однажды позвонила Анна:

– Самвел, меня Роза попросила передать тебе письмо. Мы можем встретиться?

Мне почему-то сразу подумалось, что встреча ничего хорошего не сулит, что присланное Розой письмо, раз она пожелала передать его из рук в руки, наверняка носит обвинительный характер.

Когда мы встретились, Анна спросила:

– Ты ей ответишь?

– Да.

В этот момент я был искренен. После звонка Анны я решительно настроился написать Розе. Передавая мне конверт, Анна вдруг сказала:

– Ты ведь в Пушкинской школе учишься?

Меня охватило беспокойство:

– Да.

– У меня там брат учится, – сказав это, она хитро улыбнулась.

Ну, вот и развязка, подумал я. Теперь Роза знает, сколько мне лет. Не зря же Анна упомянула брата, который учится со мной в одной школе, а значит, наверняка меня хорошо знает и ей обо мне рассказал.

В своих тревожных ожиданиях я не ошибся. Самые плохие предчувствия относительно содержания второго письма Розы оправдались. Оно начиналось без приветствия: «Итак, вы мне не ответили…» Остро резануло обращение ко мне на «вы». А дальше посыпались сентенции в самых оскорбительных выражениях. Мелькали эпитеты: «бессовестный лжец», «невоспитанный пятнадцатилетний мальчишка», «бесчувственный притворщик, не имеющий представления о морали»… В тексте она ни разу не упомянула моё имя, а в конце хлестнула фразой: «Можете не отвечать на это письмо, мне не нужен ваш детский лепет». Тут она, конечно, попала в десятку.

Читать о себе такое было неприятно, пусть даже я заслуживал её гнева. Самолюбие моё Роза задела. Но я чувствовал, что меня по-настоящему ранят не оскорбительные её уколы. Больнее всего меня задело обращение ко мне на «вы». В постскриптуме Роза грозилась обязательно приехать в Ереван, чтобы посмотреть в мои бесстыжие глаза, а в скобках написала: «Может, они всё же не бесстыжие?» Эта последняя фраза одним махом перечеркнула весь предыдущий текст. Весь её гнев и все выпады в мой адрес вдруг улетучились. Последним предложением Роза, по сути, оставляла шанс не разрушать окончательно нашу связь, невзирая на мой юный возраст. Это я из письма уловил, но, к сожалению, не уловил другую важную вещь. Она, как позже выяснилось, всё-таки ждала от меня ответа, ждала несмотря ни на что. А я смалодушничал, воспользовался разрешением не отвечать на её резкое письмо. Ведь в нём Роза писала, что не ждёт от меня ответа, что ей не нужен мой детский лепет. Здесь она проявила присущую женщине противоречивость: говорить одно, подразумевать другое. Где ж мне было в моём возрасте постичь такое…

Прошло ещё два месяца. Мне уже казалось, что наша связь, скорее всего, оборвалась и всё в прошлом. В глубине души я этого желал, по крайней мере, чувствовал, что после того, как я разрушил её представление обо мне, разрыв неизбежен. Правда в письме она обещала приехать, чтобы посмотреть в мои «бесстыжие глаза», но стоило ли к этому относиться серьёзно? Мало ли угроз мы произносим в пылу горячности?

Однако в том, что Роза всё-таки приехала, мне пришлось убедиться, когда раздался телефонный звонок. Я поднял трубку. Она узнала меня по голосу и без предисловий пошла в атаку:

– Вы дважды мне не ответили, дважды поступили по-хамски…

– Роза, послушай…

– Я в вас не просто разочаровалась, вы человек без чести и достоинства…

– Если ты будешь таким тоном…

– Не смейте говорить мне «ты»! Мальчишка!

– До свидания! – я повесил трубку.

Буквально сразу же последовал звонок:

– Не смейте бросать трубку! Извольте слушать!

Я едва сдерживал себя, чтобы не ответить грубостью:

– А ты не смей так говорить со мной!

– Вы не заслуживаете уважения…

– Не хочу слушать, – я снова повесил трубку, затем снял её и положил рядом с аппаратом. Примерно минут двадцать трубка лежала, издавая прерывистые гудки. После того как я вернул её на место, телефон больше не звонил.