Ничья…

Влада стояла у большого окна и вспоминала… Единственное, в чем она была свободна… Никто не мог забрать у нее хотя бы это  – ее воспоминания, которые были теперь всем  – они радовали, утешали, испепеляли, обжигали, мучали… Ее прожитая жизнь… Ее оборванные мечты… Ее заблуждения и надежды…

Когда – то, лежа с Ним в ванной, она молила судьбу если не о хэппи – энде этой истории, то хотя бы о том, чтобы в ней не было конца, чтобы она продолжалась как можно дольше. Судьба послушала ее, но все равно сделала все по – своему, жестоко и бессердечно. Она украла его у нее, оторвала, словно лишила воздуха… И сотворила это ее же собственными руками, не чужими. Чтобы неповадно было винить рок, чтобы некого было проклинать, кроме себя самой. Его обман все еще жег ее изнутри, но самым страшным оказался не он. Самым страшным оказалась агония раскаяния за то, что она выстрелила в него. А с раскаянием пришло и сомнение  – тот потухающий, печальный, но все еще одержимый ею взгляд не мог врать… Он правда ее любил…

Но самым смешным и нелепым в игре судьбы в этой истории было то, что в ней было место и еще одному мужчине, мысли о котором она так рьяно пыталась задвинуть сейчас на второй план… Она тоже сломала ему судьбу, тоже подвела под черту… Он единственный был с самого начала и до самого конца искренним с ней… Его любовь была правдивой, как и он сам… Что с ним Жив ли он? Погибла ли она для него тогда, в той машине в образе Дарьи?

Влада не могла спать и есть, все время тошнило, голова кружилась от слабости. Но она никому об этом не говорила. Все попытки персонала взаимодействовать с ней натыкались на стену ее молчания. Еще в самые первые дни здесь, в закрытом «пансионе», как называли это затерянное в подмосковных лесах место, к ней пришел тот самый блондин – сопровождавший и сухо объявил, что какое – то время ей лучше побыть здесь, поработать с психологом, прийти в себя. Сказал, что за произошедшее в аэродроме ей грозит реальный тюремный срок, но на все ее попытки узнать судьбу всех тех, кто тогда пострадал от перестрелки, лишь молчание и сухая фраза о том, что он не уполномочен разглашать информацию… Наверное, он блефовал, чтобы заставить ее контактировать с ними. Она не знала, что у них на уме, но явно что – то было… Очевидно…

Анна Петровна была действительно приятной женщиной, но у Влады не было ни малейшего желания делиться с кем – то сокровенным… К тому же эта постоянная тошнота и головокружение. В один из дней она даже не выдержала и чуть не упала в присутствии психолога, в очередной раз безуспешно пытавшейся убедить ее излить душу…

Вечером к ней пришла медсестра и взяла кровь, а уже наутро взволнованная Анна Петровна объявила Владе, что она…беременна…

Девушка не могла поверить своим ушам. Она была настолько убеждена, что это невозможно, что решила, что это какая- то глупая очередная попытка ею манипулировать, вынудить на общение, но оставшись в комнате одна, сняв с себя больничную пижаму и рассмотрев в зеркале, она увидела первые изменения в теле. Женщина всегда понимает, что она беременна… Осознание теперь этого факта стало для нее абсолютным шоком… Но самое чудовищное, она ничего не чувствовала к зародившейся в ней жизни… Словно все чувства были атрофированы, словно она больше была не способна испытывать что- то… Все изменилось в тот день, когда ребенок первый раз толкнулся в ней… Тогда пришло осознание, что теперь она ответственна не только за себя… Что теперь есть некто более важный, чем она сама и все ее переживания о безвозвратно ушедшем… И тогда впервые она пришла на встречу с Анной Петровной с настроем поделиться хоть частью своей боли… Она начала историю издалека, рассказывала, конечно же, не все, только отдельные фрагменты, но на удивление, и от этого ей стало легче… Со временем между ними сложились довольно теплые отношения. Вне зависимости от сложившихся условий, в которых они оказались, они испытывали друг к другу чисто человеческую симпатию. Сегодня, наконец, она рассказала ей о том, что чувствует сейчас…

– Так я и дошла до конца своей истории… Воспоминания и реальность, наконец, встретились – в Вашем кабинете, в моем обреченном и полном неизвестности положении, с ребенком в животе… Вроде бы, столько всего позади, столько слов сказано, а на душе пустота… Не покидает… Легче не становится… Жду, как в той легенде о Царе Соломоне – «И это тоже пройдет»… Но пока почему – то не проходит…

Анна Петровна опустила голову. Ее руки немного дрожали. Она молчала. Не говорила ничего. Не спрашивала Владу ничего своим мягким и нежным профессиональным голосом доктора.

– Мне жаль, – тихо проговорила она, наконец. – Мне очень жаль Вас и Вашу любовь, – сказала она – и Владе показалось, что она сдерживает слезы…

Девушка промолчала, все такая же опустошенная… Хорошо бы было заплакать, выдавить из себя очередную порцию накопившейся боли – яда, но она не могла… Словно иссохший на жаре глиняный сосуд. Он дал легкие трещинки и его больше нельзя использовать, но с виду он еще пригоден для дела…Только с виду…