Ничья вина (СИ)

Алек доковылял до дивана и упал ничком. Лицом в подушку, чтобы не видеть, не думать, не вспоминать. По спине прошлась вездесущая кошка, он развернулся, обнимая ее, прижимая к себе и погружая дрожащие пальцы в шелковистую шерсть.

— Больно, Скай, — шепнул он, и это было как во сне, это казалось продолжением того безумного сна, в котором Скай был рядом, в котором он был почти счастлив. — Это так больно — вспоминать. Я не хочу помнить: от этого колет где-то в груди, слева. Люди бы сказали, что это сердце, но мы же не люди. Мы знаем, что наши сердца будут работать без перебоев, пока им не помогут остановиться очередные враги на очередной войне. Знаешь, если и есть «дети войны», о которых сейчас в голос орут все СМИ, то это не подростки, рожденные в частях и бараках — это мы. Нас создали для войны, нас сделали ее частью, нас заставили стать войной, и мы никогда — никогда, Скай, слышишь? — не отмоемся от этого. Их кровь на наших руках, черт, да они не то что по локоть в крови — мы этой кровью умывались.

Помнишь Гродно, Скай? Про ту мясорубку, которую там устроили, никогда не напишут в учебниках истории, потому что им удобнее не помнить. А мы никогда не сможем ее забыть. Этот вкус крови, пороха и раскаленного железа навсегда в нас въелся. Мы пьем воду с этим вкусом всегда, откуда бы ни набрали, что из фильтра, что из-под крана.

Боль, смерть, ад на земле — это все были мы. Это нас боялись до дрожи свои же, Скай. Знаешь, тогда, после ада Гродно, я написал своей матери первое письмо. И не отправил. Оно где-то в столе валяется, надо бы выкинуть, хотя смысла нет. Я все равно помню его наизусть…

«Здравствуй, мама. Я не звоню, ага. У меня просто не хватает сил услышать твой голос, не хватает смелости рассказать тебе вживую все то, что сейчас творится в моей жизни и моей душе. Это выше меня, наверное, просто выше.

Мам, помнишь, ты говорила, что все будет хорошо, если я смирюсь? Что мне просто надо перестать беситься и научиться жить «как все»? Не пытаться добиться невозможного, а просто жить, любить, работать… детишек, там, воспитывать?

Знаешь, похоже, ты все-таки была в чем-то права. А в чем-то неправа. Все относительно, мам.

Здесь я просто живу.

Ты сейчас, скорее всего, уже плачешь. Не плачь, мам. Не плачь и не молись тому, чье существование будешь потом так яростно отрицать, чтобы я вернулся домой, чтобы эта война кончилась, чтобы все стало как раньше. Я и так вернусь, мам. Я обещал, помнишь? Я вернусь.

Знаешь, мам, я не звоню, на самом деле, потому что не хочу слышать, как ты храбришься, не хочу спорить с тобой до хрипоты. Это глупо, да?

Скажи, ты меня прибьешь потом, если я сейчас напишу, что трахаюсь черт знает с кем, пью до зеленых слоников и выкуриваю по две-три пачки в день?

Хэй, я пошутил, женщина! Не напрягайся. Просто у меня теперь тупой и плоский солдатский юмор.

Кстати, мы недавно ездили к Юки. У них все хорошо, бабушка тебе привет передает, а Юки пошла в блок к технарям, хочет выучиться на диспетчера. Ей предлагали место у нас в медчасти, но не думаю, что она выдержала бы зрелище той мешанины из мяса и костей, что у наших фельдшеров зовется «легким осколочным».

Не спрашивай меня, откуда я это знаю, мам. Я все равно не скажу.

Я люблю тебя, мама, прости.

Я вернусь, помнишь?»

Я тогда его перечитывал по десять раз в день и думал, что надо отдать на отправку, но так и не решился. А потом была Рига. Потом был Бухарест.

Потом не стало меня.

Это было так глупо, Скай, и так больно. И сейчас больно. Если бы у модов была душа, можно было бы свалить все на нее. Если бы я не был модом — можно было бы свалить все на следы от старых ран, которые ноют в непогоду. Но я мод и у меня нет ни души, ни чести. Поэтому мне просто больно. Без объяснений.

Юки, Юки… мой рыжий ангел, моя неслучившаяся любовь. Знаешь, Скай, если и есть в этом мире женщина, с которой я мог бы быть счастлив, то это она. Только не получилось у нас ни счастья, ни любви. Получилась война с перерывами на терпкий сигаретный дым, крепкий коньяк и горький кофе. Получилась просто жизнь без розовых очков и вечной человеческой страсти к приукрашиванию. Получились «мы». Рядом, но не вместе. На самом деле, она ненавидит меня, а я ее Скай. За дело ненавидим, надо признать. Но все это такие мелочи…

Я опять отвлекся, да? Черт, Скай, я просто не хочу вспоминать, не хочу говорить об этом. Прошлое иногда стоит оставить прошлому. Хотя, блин, на это я тоже не способен.

Я ушел тогда. Собрал вещи и ушел. Не к Юки, нет, куда там. У них и так было три голодных рта на одну семью, этого более чем достаточно, а я не собирался становиться для нее источником лишних проблем. Вообще-то, Скай, честно говоря, идти мне было некуда. И денег у меня не было, если не считать горстки золотых украшений, оставшихся от бабушки, вот только продавать их не хотелось до жути. Я знал, конечно, что придется, но одно дело загнать их потом, чтобы помочь ей, а другое — сейчас, чтобы выжить самому. Для меня тогда между этим была очень большая разница.