Нигде посередине

Разговор продолжался ещё несколько минут и завершился к обоюдному облегчению.

Положив трубку, мама долго молчала и явно подбирала слова.

– Сын, ты понимаешь вообще, в какое дерьмо ты чуть не вляпался? Ты понимаешь, что ты должен на коленках ползать и ручку Полининой маме целовать за то, что она тебя каким-то чутьём вычислила и предупредила об опасности? Ты понимаешь, что если бы ты завтра ещё раз припёрся к ней в школу, то милиция бы там тебя уже поджидала и тебя бы замели прямо на месте, причём замели бы по очень нехорошему подозрению?

Я был оскорблён в лучших чувствах.

– Мам, ты чего? За что меня заметать? Что я плохого сделал? Я её пальцем не тронул, и даже в мыслях такого не было. Мы же друзья, она меня знает, я её вообще знаю с пелёнок! Ну это же как Жуковский с Машей Протасовой, у меня чистые чувства! При чём здесь милиция?

– Вот это ты бы следователю рассказывал, какие у тебя чистые и как ты её с пелёнок! И, может быть, он бы тебе и поверил, на маньяка ты действительно не похож. А если бы не поверил? А если им в этот месяц нужно план по педофилам закрывать, а тут им такой подарочек? А?

Тут я уже взвыл.

– Мама, что ты такое говоришь, ты послушай себя со стороны! Какие педофилы, о чём ты? Я вообще не понимаю, о чём ты говоришь!

– Не понимаешь? – И мама тоже сорвалась на крик. – А я тебе сейчас объясню. Вот не поверил бы он тебе, и засадил бы тебя в КПЗ! Ты вообще знаешь, что в тюрьме делают с теми, кто туда по такой статье попадает? Не знаешь? А я вот тебе книжку дам почитать, посмотри, это очень познавательно! Господи, господи, слава Богу что пронесло!

И мама рухнула в кресло. Я был раздавлен. Мама ещё какое-то время сидела, постепенно остывая, потом сказала:

– Ладно, всё хорошо, что хорошо кончается. Но теперь ты как джентльмен просто обязан если и не жениться на Полине, то по крайней мере сводить её в какой-нибудь музей. Так что вот тебе телефон, звони своей пассии и договаривайся с ней. Если уж тебе приспичило за ней ухаживать, то хоть делай это культурно. И, ради Бога, держи её родителей в курсе всех ваших шашенек. А я пошла на улицу курить.

Дело было плохо, но за мамину юбку прятаться было, конечно, невозможно, и я позвонил. К счастью, трубку сняла сама Полина, и мне не пришлось объясняться с её родителями по второму кругу. Сама же она, по всей видимости, была не в курсе всех деталей произошедшего или, по крайней мере, не подала никакого вида. Напротив, она обрадовалась звонку и была мила и обаятельна даже по телефону. Разговор же, как и следовало ожидать, получился натужный, принуждённый и неинтересный. Я перебирал все темы, которые могли прийти мне в голову, от новостей культуры до домашних животных, в поисках точек соприкосновения, но ничего более интересного, чем повадки волнистых попугайчиков, мы обсудить не нашли. Через полчаса, повесив трубку, я уже почувствовал, что исцеляюсь от своего недуга и что по музеям я, пожалуй, пойду с кем-нибудь другим, более подходящим мне по возрасту и интересам.

Я нашёл маму на набережной; она стояла, облокотившись о парапет, и действительно курила, похоже, уже не первую сигарету. Я ей рассказал о разговоре и о том, что Полина, конечно, чудо, но, пожалуй, мне стоит, наверное, ещё пару лет подождать, прежде чем начинать водить её по музеям и кино. Мама согласилась с обоими доводами. Мы долго гуляли ещё по набережной и разговаривали о том, как важно хоть иногда видеть ситуацию не только из глубины своей собственной дурацкой башки, но и глазами окружающих людей, которые видят то, что они видят, и которым твои намерения и побуждения могут быть абсолютно непонятны. Это был хороший разговор, и что-то из него я запомнил, и это что-то мне пригождалось с тех пор неоднократно.

Под конец мама даже рассмеялась сквозь слёзы, и стукаясь головой мне об плечо, повторяла смеясь:

– Господи, это же надо, воспитала, называется, сыночка… Жуковский… Донжуан хренов… растлитель малолеток…

И мы ещё долго стояли, обнявшись, и смеялись над всей этой нелепой чепухой, и это было хорошо.

В качестве эпилога я скажу немножко о стихах. Когда я оглядываюсь назад, мне становится горько от многого и, в частности, от того, сколько прекрасных, красивых, умных стихов выскочило у меня из памяти и навсегда забылось. А вот похабная частушка, которую братик Лёнечка сочинил по этому замечательному случаю, засела в памяти, и, боюсь, это тоже уже навсегда. Так что можно сказать, что, в пересчёте на валовый стихотворный продукт, в моём подкорковом рейтинге запоминаемости Лёнечка далеко обогнал Маяковского с Некрасовым вместе взятых, да, пожалуй, и всех остальных русских поэтов. Я надеюсь, что ему приятно будет это прочесть и он запишет это достижение себе в зачёт.

Рыжая киса