Вообще, надо сказать и пару слов о книжечке с талонами. По этой бумажке пускали в магазин «Гименей» на Якиманке, где царило просто нэповское изобилие: висели костюмы, кружевные платья, имелась приличная обувь и даже иногда выбрасывали в продажу обручальные кольца. Там я купил себе свой первый и единственный в жизни костюм-тройку, в котором я и женился, и защищал диссертацию. Он у меня висит на вешалке до сих пор, в нём меня и похоронят. Настя же платье покупать не стала, сказав, что то платье, в котором она была на выпускном, вполне сойдёт. По Машкиному настоянию купили, однако, фату, которую Машка мечтала нести за невестой; фата, правда, за несколько дней до свадьбы попала в пылесос, так что пришлось изжёванные лохмотья обрезать по плечи, и Машкина мечта так и не сбылась. Кольца же надо было подкарауливать, и, пока я сидел на парах в институте, мама едва ли не каждый день совершала прогулки до «Гименея», проверяя, не выкинули ли заветное золотишко в продажу. Время было весёлое: в магазинах, как я уже говорил, покупать было нечего, а по отношению к чёрному рынку деньги обесценивались так быстро, что люди не знали, во что их вложить, чтобы хоть как-то удержать их цену. Вкладывали в золото; обручальные кольца появлялись в легальной продаже на полдня, после чего бывали сметены набежавшей толпой только затем, чтобы вскоре появиться в продаже уже на улице, у каких-то мутных личностей с Юга, и за утроенную цену. В один из таких дней я, позвонив из автомата на Миусах маме, узнал, что кольца – о, счастье! – выкинули, и помчался на Якиманку. Было около полудня; очередь к тому времени вилась по всему магазину, с третьего этажа на первый, поднималась по другой лестнице опять на третий и закручивалась там змеёй, завершаясь только в отделе готового платья. В этот-то хвост я и пристроился. Торговля шла бойко; народ брал те, что потолще, и к размерам не придирался. Довольно скоро кольца потолще кончились, очередь стала редеть, и к самому закрытию я каким-то чудом оказался у прилавка.
– Два, самых тонких, – выпалил я и назвал размеры.
На меня посмотрели как на вырожденца, но вынесли две коробочки. Размеры были не те. Я стал настаивать. Толпа напирала.
– Молодой человек, вы либо берёте, либо не мешаете людям покупать! – сказала строгая девушка за прилавком. – Размеры какие есть, других нету. Будете брать или нет?
Я, конечно, взял. Так что не удивляйтесь что на нашей торжественной свадебной фотографии у Насти такое зверское выражение лица – она просто пытается изо всех сил накрутить мне на палец кольцо, которое впоследствии я никогда не смог с пальца стащить, даже с мылом. А Настино кольцо оказалось слишком большим, и она всю жизнь носит поверх него другое колечко с маленьким камушком, чтобы обручальное не слетело. Зато кольца действительно тоненькие, как она и хотела.
К костюму-тройке, конечно, полагался галстук, от которого я категорически отказался: галстук для меня был олицетворением прилизанности и конформизма – качеств, которые мне казались отвратительными. Утром в назначенный день мы долго препирались с отчимом, который, наоборот, считал, что выглядеть безупречно – это мой долг чести по отношению к невесте (она-то, напоминал мне отчим, уже с семи утра в парикмахерской сидит, чтобы для тебя, оболтуса, быть во всей красе). Мне же казалось, что того, что я помыл голову и побрился, вполне достаточно, чтобы соответствовать моменту. В итоге сошлись на компромиссе и вместо галстука я намотал на шею шёлковое кашне, завязав его элегантным бантом, так что я был как бы и в галстуке, а как бы и с небольшой фигой в кармане.
Дальнейшее описывать неинтересно. В ЗАГС были приглашены только родители и свидетели, ну и Машка, конечно, хоть фаты ей нести и не досталось. Простуженный оркестр отыграл положенное, и официальная тётка сказала то, что нужно, напирая почему-то на то, что дело происходит в городе-герое Москве; с тех пор это выражение – «в городе-герое Москве» – осталось у нас в семейном фольклоре навсегда как символ официоза. Потом мы с Гелкой и Вадюшей отправились пешком от Замоскворечья до Маечкиного дома на Рогожском; ногами дотопали по свежему снежку до Таганки, а оттуда сели на троллейбус. Было солнечно и морозно; сейчас мне кажется, что по дороге мы играли в снежки, хотя, возможно, этого и не было. Но точно было весело и непринуждённо. Праздник тоже удался на славу; единственная бутылка коньяка пришлась очень кстати, а лишних слов не говорили.
Из всех поздравительных речей я помню только одну, но не помню, кто её сказал. Речь была короткой.