Нигиль

– Что же вы делаете, сволочи? Дайте ходу.

– Нельзя, – ответил Гобба хмуро. – Теперь ходу нет. Все теперь наше.

– Как это – ваше? – Глаза изможденной женщины округлились от ужаса. – Поднять наверх надобно… для господ.

– Сказано – наше! – заревел Гобба. – Назад!

Рядом послышались еще голоса.

– Слышьте, что вам говохят! Бхосай воз! Ну!

– Оставьте ее, – раздался скрипучий голос совсем рядом – Никто спокойно шел сквозь толпу. Люди давали ему дорогу. – Теперь все, что вы сделали сами, – ваше. Мы возьмем только четверть – на нужды восстания. Четвертину – для Треугольного дома, понятно? Только нам, не наверх. Остальное – оставьте себе.

– Что же это тут делается? – взмолилась фабрикантка. – Кто так сказал? Господа?..

– Я так ска-а-азал.

Вдруг над толпой разнеслось холодное «Делайте как они говорят!». Нолль оглянулся. На крыльце стояла Ганна герр-Страд. Он мог видеть лишь ее гордо вскинутую голову.

– Делайте как они говорят! Если вы меня знаете, делайте так. Тащите повозки к Треугольному дому! Дайте же им пройти!

К этому времени весь обоз уже остановился. Фабрикантки сбились в кучу, оставив телеги. Женщины хмуро поглядывали на мужчин из Треугольного дома.

– Ганна, объяснись, что тут происходит! – крикнула девушка-фабрикантка с густыми бровями и волевым лицом. – Кто нам приказывает – ты или они?!

Девушка ткнула пальцем в Гоббу.

Ганна герр-Страд помолчала. Обвела толпу взглядом.

– Вы меня знаете, – сказала она наконец. – Три года мы работали за одним станком. Мои руки – это не изнеженные руки герры. Вы знаете мои руки. Это руки фабричной работницы. – В доказательство она стянула перчатку. – Заслужила ли я право на ваше доверие? – Она взяла паузу, но возмущения не последовало. – Хорошо. Я не смею приказывать вам. Никто не посмеет. Но – делайте как они говорят, если не хотите, чтобы наши дочери работали так же, как мы. А сыны уходили в Нигиль. Хватит кормить господ. Хватит умирать по чужому приказу. Пришло наше время.

Девушка с густыми бровями какое-то время обдумывала ее слова.

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Ганна, – сказала она как будто себе. А потом она закричала: – Ну, чего встали?! Тащим к Треугольному дому! Домой сегодня вернемся пораньше.

Двинулись. Мужчины взялись помогать. Часть стали разгонять толпу, и Нолль услышал звонкий голос Святоши:

– Назад! Расступитесь! Дорогу, дайте дорогу!

Только та женщина в заляпанном сажей переднике, которая подошла одной из первых, никак не могла понять, что же тут происходит. Перепуганная чуть ли не до смерти, она вдруг взглянула на Нолля и пробормотала:

– Как это – наше? Как же так? Страх один, что же делать?

Она так смотрела, что Нолль попытался ее успокоить. Толпа уже хлынула назад вместе с ним – он только успел ей сказать:

– Следите, чтоб взяли четверть, не больше! Остальное тащите к себе, выменяйте потом на что-нибудь! – Он даже крикнул не думая, чтобы она хоть что-нибудь поняла: – Вы свободны!

Он уже потерял ту женщину из виду, только услышал ее сдавленный голос:

– Как же… Это господа так сказали?

11

Ночью Ноллю не спалось. К привычным уже стальным раскатам гремевшего вдалеке Монолита примешивался храп соседей по комнате – Ниххо и Бхамма. Снизу тоже раздавались какие-то звуки. На нижнем ярусе дежурили трое. Переругивались, играя в карты. Эхо их голосов, несдерживаемого хохота, вскриков раздражало мысли уставшего Нолля.

Он ворочался на полу у двери. Ноги никак не удавалось удобно устроить: либо нужно было их чуть подгибать и спать на боку, либо – слегка приподнять, уперев пятки в неровные стены треугольной комнаты. Левую стопу при этом задирать чуть повыше. Один лишь этот непрямой, какой-то неправильный, не приспособленный для жизни – острый – угол помещения его раздражал.

Он просыпался от грохота и вновь погружался в мрачный, пугающий полусон.

«Неправильно, все неправильно… Ведь я должен был тогда выстрелить! Почему же не смог?»

Какая-то деталь, какое-то смутное чувство не давало ему найти ответ. До утра его преследовали тени в серых кителях. То хватали его под руки и тащили во тьму обитого сталью фургона, то вдруг сами уходили во мрак.

Нолль встал после рассвета. Когда он одевался, к нему без стука вошел Сив. Двое его соседей уже были внизу, Святоша объявил:

– Гойер Мойер ждет вас к себе. Хочет кое-что обсудить.

– И что же? – спросил Нолль с сомнением.

Сив пожал плечами.

Иной спустился на второй ярус, помедлил мгновение и вошел в комнату Гойера Мойера.

Здесь было чуть просторнее, чем наверху. Вокруг треугольного стола, заваленного книгами, документами, письменными принадлежностями, можно было свободно ходить. Никто сидел на стуле в углу и дрожал, вскинув голову. Нолль увидел, что под его острым носом и вокруг губ запеклась кровь. Перед ним на столе была тарелка с остатками белого порошка, натертого из местных поганок. «Хумса», – угрюмо подумал Нолль.

Гойер Мойер быстрым движением запахнул китель и утер рот рукавом. Маска, как прежде, была на нем.

– Быстро вы, – сказал Гойер Мойер, поднявшись.

Поставил тарелку на стол и протянул ему левую руку.

– Мне сказали, что вы хотели поговорить, – сказал Нолль.