Ника

Все это передумал отец Борис и признался жене, что не научился еще распознавать людей.

— Так понимать, чтобы посмотрел человеку в глаза и всю его душу увидел…

— Люди к тебе настороженны, — заметила Фаина Касьяновна.

— Я же не навязываю веру, не тащу силой в церковь.

— Большинство людей не верят в твою искренность, не любят твою профессию.

— У нас по конституции свобода совести. Ты ведь знаешь это?

— Знаю.

— Вот что Ленин в декрете сказал. — Он вытащил из стола клеенчатую тетрадь, нашел нужную страницу. — Слушай!.. «Свободное исполнение религиозных обрядов обеспечивается постольку, поскольку они не нарушают общественного порядка и не сопровождаются посягательством на права граждан Советской Республики. Местные власти имеют право принимать все необходимые меры для обеспечения в этих случаях общественного порядка и безопасности». — Он с шумом захлопнул тетрадь, кинул на стол. — Вот!

— Знаю: сколько раз ты мне это читал!

— И я не допускаю ничего противоречащего духу ленинского высказывания. — Подумав, он продолжал: — Есть люди, которым я нужен, как лицо духовной профессии. Пусть их меньшинство, но это люди, со своим умом, со своей душой.

Жена не вдавалась в подобные рассуждения. И ответ ее шел от практической жизни:

— Ты, Боря, хороший муж и отец. Но вот пойдут дети в школу… их будут травить, называть поповичами.

— Пусть!.. Чистая душа не должна оскорбиться этим.

— Но ведь дети!.. В городе это не так бросалось в глаза, а тут все на виду. Неудобно как-то.

— В жизни много всяких неудобств. Надо быть выше всяких пересудов. Я не ради денег избрал свою профессию. Не беру ничего сверх положенного.

Встав с кресла, он потянулся, присел, выкинув руки, сделал подскок с гимнастической легкостью, подошел к жене, потрепал по плечу.

— Хотел бы я медицинское образование получить. Лечил бы людей и духовно и телесно. А?..

— Наивный!.. Сущий ребенок!

— Разве невозможно?

— Несовместимо.

— А помнишь, читали в газете. Один хирург в Москве… замечательные операции делает и в бога верит и богословские сочинения пишет.

— Это просто казус.

— Нет, нет, Фанечка!.. Ты на все смотришь слишком просто. Человек с его нравственностью, со всем духовным миром сложен и непознаваем до конца. Ох, как сложен!..

Не встретив возражений и видя, что жена занята своим, он помешал кочергой угли в печке, взял с полки новый, недавно купленный роман современного писателя и, усевшись в кресло поудобнее, стал читать.

32

Никогда еще не было такого оживления в Усовке, как в эту зиму. Из всех бригад свезли к мастерской машины; все было осмотрено, и всему отведено свое место: что основательно починить, что почистить и наладить, что пустить в металлолом. Не были забыты на этот раз и телеги, вилы, грабли, считавшиеся было уже отжившими свой век.

Правление расплатилось с колхозниками за прошлый год и выдало аванс раньше обещанного срока. Старикам и семьям погибших на войне помощь оказали.

— Вот это другой коленкор! — шумел Прошка. — Пиши меня, Николай Семеныч, трактористом на уборку.

Венков развел руками.

— А сможете?

— Управлюсь. До войны и автомашину и трактор водил. — Прошка лихо сдвинул шапку на затылок, подтянулся, и Венков впервые увидел на лице его выражение достоинства. — Захотелось в поле, душа загорелась.

— Ну что ж. На время уборки на стройке оставим одних стариков.

— Я на автомашине хочу, — морща веснушчатое лицо, заявил Славка.

— А почему раньше не учился? — спросил Венков.

— Так ведь один грузовик был, да и тот на приколе. А когда стали давать выбракованные из воинской части, так нашлись умелые водители.

Пришел к председателю Аверьян.

— Как, дед, житье-то?

— Да ить ничего. Последние три зуба потерял.

— Как? — не понял Венков.

— Выдрала дохтурша, говорит, мешать будут новым.

Старик шамкал с присвистом, жевал слова, и можно было лишь по движению губ догадываться, о чем он говорит.

— Ну, она, доктор-то, знает. А мерку сняли?

— Чего?

— Гипсу в рот набивали?

— Фасон сняли. — Аверьян раскрыл беззубый рот, ткнул пальцем.

— И верх и низ.

— Плохо: жевать-то нечем.

— Куды там! Жевать нечем, да и девки целоваться не хотят с беззубым-то.

— Ну, ничего, сделают вам зубы, тогда…

— Дожить бы, а то так и умрешь, не целовамши.

Посмеялись, пошутили, повели серьезный разговор.

— Шумок идет по селу, шумок, — прошамкал старик, заглатывая в беззубый рот желто-зеленые усы.

— О чем же?

— Слышь, строиться станем.

— В этом году не так много, а в будущем развернемся.

— А богадельня как? Для стариков-те дом сулил?

— А-а! Так, кроме вас, никто не согласен в общежитие вселяться.

— Вона что…

— У вас домик-то еще ничего… терпимо.

— Ничего, да скукота берет.

— Займите себя чем-нибудь. Ну чего вы могли бы делать?

— Я, Семеныч, шорничать могу. Работа эта мне по силе. На дому сделаю. Работать, как пить-есть, хочется.

Аверьян смотрел на него светлыми глазами, в уголках которых дрожали постоянные старческие слезинки.

— Ладно, дед. Дела всем хватит. Я вам хорошую работу дам, по силам.

— Пра-а, могу еще, — с радостью ответил старик.

— Как настроение у дедушек и бабушек?

— Одобряют.

— Чего одобряют?