Ника

Галя замолчала, задумавшись. Алексей смотрел на высокий лоб ее, на опущенные ресницы, удлиненные тенью, на сухие плотно сжатые губы и думал о том, как странно бывает в жизни. Вот с Галей он может говорить просто о чем угодно, но не может нежно пожать ей руку, поцеловать. Даже такого желания у него не может появиться. А ведь она такая простая, чистая, прямодушная. Ника взбалмошная, шаткая, а ему приятно касаться ее рук, хочется уткнуться лицом в ее медные волосы и вдыхать запах солнца и телесного тепла. С Галей всегда во всем согласие, все у нее логично, а Ника чем-нибудь задирает, вынуждает спорить, даже сердиться. И в этом есть необъяснимая прелесть.

— Молодежи не всегда легко вступать в жизнь, — сказала Галя, поднимая на Алексея глаза. — Всегда она мучается, какой путь выбрать, к чему стремиться, чего желать? И выигрывает тот, кто решает сразу что-то определенное.

— Самое плохое — метаться.

— И мечутся те, кто не знает, что такое жизнь.

Они недолго еще поговорили на эту тему, потом Алексей положил ей на плечо руку, хотел поцеловать.

— А знаешь, Алеша, мы с Вадимом решили пожениться, — сказала Галя таким холодным тоном, будто желая отплатить Алексею за нанесенную обиду.

— И скоро? — спросил он, отодвигаясь от нее.

— Может, через год.

— Не помешало бы учебе: муж, дети…

— Детей пока не будет.

— Как знать?

— В конце концов я будущий врач и могу знать.

Алексей понял ее и покраснел.

— Ты, должно быть, научилась заранее предусматривать все, — с осуждением произнес Алексей.

— Положим, не все. — Галя загадочно улыбнулась и посмотрела в лицо Алексею с добротой сильного к слабому. — А из Вадима я сделаю настоящего художника. Талант у него есть, но ленив. Я научу его трудиться.

— В это я верю. Настойчивости в тебе всегда было вдоволь.

— Без этого, друг, нельзя.

И эта фраза, и тон ее, и это «друг», показалось Алексею, произнесены не вчерашней школьницей, а опытной в жизни женщиной.

— А ты заметно изменилась… не так внешне, как внутренне, — сказал он с обидой.

Он так желал встречи с ней, и казалось ему, ехала она в Усовку ради него. И письма писала такие, что хоть прямо не говорила о своем чувстве к нему, но это угадывалось… В памяти оживали такие моменты, когда они с Галей почти клятвенно уверяли друг друга в дружбе, и это было так возвышенно, так чисто, что давало ни с чем не сравнимую радость. Он берег эту радость и на расстоянии. В душе его грустно и нежно жили беспокойные и смутные ожидания, неопределенные предчувствия чего-то хорошего, связанного с Галей… И вот какой-то там Вадим…

— Та-ак! — протянул Алексей, сделавшись вдруг вызывающе холодным. — Значит, замуж захотелось.

— А что в этом противоестественного или плохого? — спросила Галя, удивленная резкой переменой в настроении Алексея. — Тебе это не нравится?

— Мне это безразлично. Мы же не признавались в любви, не собирались жениться.

Галя не слушала его и говорила рассудительно, как бы не ему, а самой себе:

— Девушке надо вовремя выходить замуж. Особенно в наше время.

— Ага, — пробурчал Алексей.

— Вовремя — значит не очень поздно. Понял?

— Ага.

— Что ты какой?

— Стихи Маяковского на память пришли, никак не отвяжусь.

— Какие же стихи? Алексей продекламировал:

— Все вы бабы — трясогузки и канальи!

— Как непочтительно к нам, к женщинам.

Проводив Галю, Алексей не пошел на работу, сидел дома, скучал. Ни к чему не тянулась его душа — ни к книгам, ни к радио, ни к прогулке. Не пошел он и в клуб на кинокартину вместе с девушками, как было условлено. На уме было одно: Галя. Не ожидал, что будет так страдать. Злился на весь свет, хотелось сорвать злость. Но на ком, на чем?.. Едва стемнело, когда Алексей лег спать. Лежал с открытыми глазами, думал: «Все правильно: я не собираюсь жениться… какой из меня муж в девятнадцать лет! А ей пора замуж. У нее своя логика… Но теперь я лишаюсь самого близкого человека…» Потом воображал Вадима… Что за парень? Значит, лучше его, Алешки, раз Галя выходит за него. «А то подождала бы года три… отслужу в армии, а там, может быть, и женихаться стану…» Как ни рассуждал, а в конце концов пришел к тому, что Галя поступила с ним предательски… С этой последней мыслью, пронзившей уже дремотное сознание, Алексей заснул… Встав утром рано, взял ружье и ушел на лыжах. В медленно занимавшемся сером зимнем дне бродил по полям и перелескам, стрелял во все живое: в сорок, в ворон, в галок, — стрелял с ожесточением, вкладывая в каждый выстрел свою обиду. Вечером, возвращаясь домой усталый физически и духовно, встретил Прохора.

— Шухер из-за тебя был, — сказал инвалид с явным удовольствием. — На работу не вышел вчера с обеда и нынче не показался. Думали, заболел. А тут говорят, с ружьем ушел. Ну, пошумели. Я — первый. Работа горит, а ты — на охоту.

— А у меня вот тут горит! — Алексей ударил себя в грудь кулаком. — Понимаешь ты это или нет?

— Так надо было опохмелиться. А то всех взбулгачил.

— Пошли вы все… знаешь куда!..

Дома пришлось выслушать нотации отца. Алексей принял их, как привычное, уже не действующее лекарство.

22