Никакой власти. Теория и практика анархизма

Второе возражение заключается в том, что удобства, которые предоставляет государство, имеют неприемлемо высокую цену. Вот как подсчитывает ее Ноам Хомский. Свобода слова — это «достижение» и право, «защищаемое в США больше, чем в любой другой стране, которую я знаю», но она ограничена рамками политической культуры, для которой характерно «колоссальное» неравенство и подавление независимого мышления352. Компромиссы становятся все более очевидными по мере того, как государство навязывает свои блага гражданам других государств. По словам Хомского, внешняя политика США ориентирована на то, чтобы дать американские свободы всем остальным «независимо от того, нравятся они им или нет». К этой роли Америке не привыкать. Так уж сложилось, что в глобальной системе XX — начала XXI века она представляет доминирующую силу. То, что называют «американской исключительностью», отмечает Хомский, «характерно для любого государства в той степени, в какой оно обладает властью». Государства, как правило, «находят способ представить себя страшно "добродетельными" и всячески оправдать свои деяния». До того как США в конце 1945 года обрели гегемонию, свои «цивилизаторские миссии» активно осуществляли французы и англичане. Аналогичным образом японцы несли в «Китай то, что они называли "раем земным"… защищая население от… китайских бандитов»353. Эти колониальные авантюры отличались разной степенью жестокости, но сама жестокость, как полагает Хомский, — мера для них вполне подходящая.

Третье возражение состоит в том, что предлагаемые государствами удобства не предоставляются автоматически. В 1944 году Джордж Вудкок заявил, что «дома для героев», обещанные правительствами в межвоенный период, появились в Великобритании только после того, как демобилизованные солдаты и их семьи объявили забастовку и отказались платить домовладельцам. Арендаторам пришлось коллективно обеспечивать безопасность мест проживания и сопротивляться выселению354. Обобщая этот и другие факты, Хомский приходит к выводу, что граждане во все времена вынуждены бороться за сохранение полученных их предками благ. Касательно США он утверждает, что «страну демократизировали общественные движения», заставив «правительство… принимать меры в отношении социального обеспечения, прав трудящихся и т.д.». Аналогичным образом существующая свобода слова скорее связана с общественным давлением, оказанным в 1960-х годах, чем с Биллем о правах. Действующие ныне законы принимались на фоне «подъема движения за гражданские права и других народных движений: за права женщин… за права национальных меньшинств»355.

Для тех, кто готов поддерживать анархию обеими руками, это последнее возражение, возможно, более точно, чем формулировка Скотта, описывает политическую и теоретическую дилемму, которую не могут обойти анархисты, а именно то, что анархия не способна обеспечить такую защиту, какую гарантирует государство. С точки зрения Хомского, решение сформулированной Скоттом дилеммы не зависит от того, как анархия собирается воспроизводить функции государства. В основе этой позиции лежит признание того факта, что наиболее демократичные механизмы появились в государствах лишь благодаря оказанному «снизу» давлению, а также понимание пределов гибкости Левиафана. Такая позиция имеет и практический, и философский аспекты.

Философия восходит к Прудону и его недоверию к абстрактному утопическому мышлению, а также к утверждениям Бакунина о том, что философы должны строить теории на основе опыта. Пол Гудман сформулировал это иначе, определив философию как «реальное» и «важнейшее» искусство. Гудман понимал философию так же, как он понимал науку в целом; для него это был скорее образ мышления, чем академическая дисциплина. При правильном толковании она означала «непосредственное внимание к людям, горожанам, к их конкретным поступкам и к тому, что их волнует в первую очередь».