Никакой власти. Теория и практика анархизма

Ключевую роль в этих диссонирующих актах играют верность принципам и внутренняя согласованность эстетики, подачи и исполнения. Для Екатерины Самуцевич, одной из участниц акции группы Pussy Riot «Панк-молебен: Богородица, Путина прогони» 2012 года, художник — «это человек, который постоянно анализирует критические доводы и всегда вырабатывает обо всем независимое суждение». Прежде всего, искусство для нее является критикой, а не техникой. «Искусство дает глоток свежего воздуха и новый способ протеста». Чтобы выполнить эту задачу, художники, каким бы видом творчества они не занимались, должны избегать участия в системах, которые стремятся разрушить. Поэтому, хотя Pussy Riot и были признательны за поддержку, которую группа получила благодаря международному резонансу на их арест, они отказались от приглашений целого ряда знаменитостей выйти с ними на сцену. Критика подразумевает отказ от «коммерческих форм… легальных выступлений… Мы не можем делать что-то по контракту… это противоречит нашей борьбе с коммерциализацией»378. Анархизация зиждется на идеях, транслируемых подобными художниками и активистами, и на готовности действовать в соответствии с ними.

Сближение и расхождение — это скорее тактические предпочтения, чем полноценные решения дилеммы анархических преобразований. Оба пути исходят из оптимизма и надежд, но действуют по-разному. В сближении спусковым механизмом изменений служит демонстрация общего чувства несправедливости. В расхождении стимулом является негатив критики. Очевидно, что и там, и там есть свои слабые места: при сближении возникает риск впасть в консерватизм (критика Бонанно в адрес Колина Варда и английских анархистов), а результатом расхождения может стать аристократическое высокомерие и одобренный Ротбардом авангардизм.

Анархизация и жертвенность

В 1891 году штирнерианец Джон Генри Маккей опубликовал художественный текст о жизни лондонских анархистов[17]. В нем была описана продолжительная дискуссия между двумя вымышленными персонажами — представителями двух влиятельных полярных течений в анархизме — коммунистом Отто Траппом и индивидуалистом Карраром Обаном. История повествует о разочаровании Обана коммунизмом и его обращении к эгоизму. В молодости он был увлечен идеей разрушения старого мира и потому «нашел прибежище» в «главном принципе» коммунизма — «Каждому по потребностям, от каждого по способностям!», — который действовал как целительный эликсир.

«И в его мечтах возникала конструкция будущего человечества — высокая, широкая, красивая… Все будут довольны: все надежды сбудутся, все желания исполнятся. Труд и обмен станут добровольными; ничто не будет определять ни их пределы, ни даже их ценность. Земля станет принадлежать всем поровну. Каждый будет иметь на нее право, такое же, как право быть человеком. И он вознес эту воображаемую конструкцию, вознес ее до небес»379.

Однако после долгих душевных метаний Обан приходит к выводу, что анархический коммунизм репрессивен, лицемерен и абсолютно разрушителен. Он требует, чтобы его защитники целиком отдавали себя идее, и тем самым связывает их непосильными обязательствами. Обещание всеобщего освобождения становится формой нравственного шантажа, посредством которого верующих склоняют к поощрению суицидальных актов, совершаемых другими верующими. На первомайском митинге в память о казни анархистов Хеймаркета Обан «задумался о героизме этих мучеников, об их молчаливой жертвенности и беззаветной преданности идее»380. Их дело переставало быть его делом. Он говорит Траппу: «Я все больше и больше начинаю жить для себя… Что мне делать в клубах? Эти длинные речи, всегда на одну и ту же тему, — для чего они? Все это утомляет»381.

Вложив эти слова в уста Обана, Маккей приравнял жертвенность к подчинению, то есть к положению обманутого. Он связал анархию с отстаиванием своих прав и отказом от жертвоприношения.

Действительно ли анархизация настолько связана с жертвенностью? Утияма Гудо, буддийский священник школы Сото-дзен, казненный за участие в заговоре против императора в 1911 году, придерживался иного мнения. Он утверждал, что жертвоприношение состоит не в подчинении себя какой-то овеществленной цели, иллюзии или призраку, а в том, чтобы жить в соответствии с собственными принципами. Вот что он писал из тюрьмы: