«Многое уже было сказано об официальном принятии консенсусных демократических методов на регулярных генеральных ассамблеях, а затем, что еще более удивительно, на "говорящих советах". Однако способность оккупационного движения генерировать слова и действия, а следовательно, и демократическую власть, выходила далеко за рамки официальных собраний и даже границ парка. В каком-то смысле именно эти бесчисленные, не зафиксированные документально разговоры между новыми знакомыми позволили движению Occupy реализовать свой демократический потенциал. Иными словами, оккупация Зукотти-парка дала возможность движению организовать не только рабочее пространство для своей деятельности, но и жилое пространство для тех, кто решил (или был вынужден) жить в парке. Иначе говоря, захват физического пространства дал возможность проводить такую политику… когда люди общались на равных, признавали самобытность друг друга и общие интересы и разрабатывали планы действий в соответствии с этими интересами»341.
Консенсус дает нам такую концепцию демократии, которая коренным образом отличается от демократии древнегреческой, отстаиваемой Букчиным. Консенсусные демократические процессы подчеркивают необходимость трансформировать существующие общественные отношения, чтобы мы могли переосмыслить сам принцип местных сообществ. Букчин придает особое значение воссозданию общественных пространств, поскольку они важны для реализации гражданских прав. Многие ценности анархической самоорганизации являются общими для обеих позиций, однако в плане моделирования общественных институтов и стремления к социальным преобразованиям эти позиции отличаются друг от друга.
Обусловленная анархия
Дискуссии анархистов на тему условий возможности и пути реализации анархических идеалов и ценностей неизменно затрагивают вопрос о том, насколько сама по себе конкретизация требований к анархической самоорганизации автоматически ограничивает возможности анархии. В 1840 году Прудон отмечал, что анархисты находятся в невыгодной с точки зрения культурных предубеждений ситуации из-за своего отрицания иерархии, что только доказывает (по всей видимости, неоспоримо) неизбежность и желательность централизованного правления, основанного на подчинении. Определяя анархию как «отсутствие хозяина, правителя», он приводит историю о некоем «парижанине XVII века», который, «услышав о том, что в Венеции нет короля… едва не помер со смеху при одном лишь упоминании о такой нелепице». «Таково действие наших предубеждений», — заключает Прудон342.