Никита Хрущев

— С ним разговаривали очень грубо. Особенно Косыгин. Уж не знаю почему. Он ему говорил: «Вы не знаете, как вас ненавидят в народе». И у папы была охрана, которая, с одной стороны, его охраняла, а с другой стороны, они были надзирателями, и очень неприятными. Но его это, мне кажется, не раздражало. Во всяком случае, он старался на этом не замыкаться. Но, тем не менее. Что он мог особенно видеть? Он, например, любил сесть в машину и проехать по кольцевой дороге, все посмотреть. Нас с Алешей брал. Говорил: «Вот здорово как».

— Хрущева попросили в Москву не приезжать, не показываться на публике, которая могла бы проявить интерес к свергнутому вождю.

— Как-то он выбрался в театр, в «Современник». По-моему, он смотрел спектакль «Большевики». И его очень хорошо принял зал. Ему, наверно, было приятно... А совсем уже в последние годы он выходил за высокий забор этой дачи, беседовал с людьми, которые подходили. Знали уже, что он там сидит на лавочке, что-то они обсуждали.

Бывший помощник Хрущева Владимир Лебедев рассказывал Твардовскому: «Первое время Никита Сергеевич очень переживал, просто плакал горючими слезами, постепенно только утих и, может быть, смирился. Все это было полнейшей неожиданностью».

Ожидал худшего. На даче метался по дорожкам, предполагал, что его могут арестовать или сослать. Томился в одиночестве. Немногие рисковали приезжать к нему.

Известный фотограф Петр Михайлович Кримерман вспоминал, как в 1966 году он навестил Хрущева в Петрово-Дальнем. Ему пришлось преодолеть два пропускных пункта. Показал Никите Сергеевичу фотографии, которые сделал Юрий Алексеевич Гагарин.

Хрущев заинтересованно спросил:

— Петр, а нельзя ли Гагарина пригласить ко мне? Очень хочу с ним увидеться.

Кримерман передал приглашение Гагарину. Тот обрадовался. Потом задумался:

— Ты пока ничего не говори Никите Сергеевичу.

И словно не было разговора. Через какое-то время Кримерман напомнил Гагарину о приглашении. Тот потупился:

— К сожалению, поехать не могу. Не время.

Александр Твардовский записал в дневнике: «Хрущев в больнице. Выйдет в коридор, все ныряют в палаты, чтобы не здороваться, — гнусь. Вот кому пришлось испить чашу.

Сталин умер в присутствии своего величия и, если бы первые дни мог знать, что было после него, мог быть доволен: газеты, речи, Ходынка и т. д. Наконец, Мавзолей.

А этот живым увидел, как можно просто-напросто быть сброшенным с площадки истории (ни развенчания, ни доклада о культе личности Хрущева, ни даже упоминаний иначе как под псевдонимом “субъективизма”)».

История с мемуарами

Никита Сергеевич задумался о мемуарах. Обратился в ЦК и попросил выделить ему машинистку. Новым руководителям страны хрущевские воспоминания точно не были нужны. Так что в просьбе ему отказали.

Но родные считали, что, если Никита Сергеевич займется воспоминаниями, он увлечется. Поставили магнитофон, и он стал диктовать.

Рада Аджубей: «У него не было никакого подсобного материала: ни книг исторических, ни справок. И он никогда не вел никаких дневников. Диктовал только по памяти. Как-то приехала среди недели. Смотрю, он сидит на стуле — огромный у него был комбайн, такой старинный магнитофон, — и рассказывает».

Его воспоминаниями занялся сын Сергей. Когда отца сняли, Сергей Никитич Хрущев, который трудился в Конструкторском бюро создателя ракетной техники Челомея, тоже лишился работы. Благодаря именно его стараниям появились четырехтомные заметки, бесценный источник по истории Отечества.

Многое теперь, на склоне лет, Никита Сергеевич видел и оценивал иначе.

Десталинизацию считал своей важнейшей заслугой.

Хрущев: «Я поднял эти вопросы на XX съезде партии, я по поручению руководства партии делал доклад по этим же вопросам на XXII съезде, на различных митингах и собраниях, разоблачал и клеймил Сталина за то, что он учинил расправу над строителями партии и руководителями нашего Советского государства. И я горжусь этим, считая, что тем самым я сделал что-то полезное для партии и для своей страны.

Зло, которое было причинено Сталиным, нанесло большой вред нашей стране, а всякое зло должно быть заклеймено. Нельзя уповать на то, что, мол, все уже в прошлом. Нет! История может в какой-то степени и повторяться. От разоблачения злоупотреблений наше государство не ослабло, влияние нашей партии не уменьшилось. Ее мощь, наоборот, возросла, потому что мы очистились от преступлений, которые совершил Сталин, и показали: чтобы утвердить Советскую власть и утвердить идеи марксизма-ленинизма, не требовалось такого кровопролития».

Ясно было, что дома воспоминания не издать. И возникла мысль выпустить их хотя бы за границей. Неожиданно этим занялся один из самых любопытных персонажей того времени — окружающие знали его как Виктора Луи, советского гражданина, которому позволялось то, что было смертельно опасно для других.

Нина Хрущева: «В 1966 году отец и Виктор Суходрев, бывший переводчик Хрущева, привезли Луи в Петрово-Дальнее познакомить с Никитой Сергеевичем...