Никита Никуда (СИ)

- А этот, на коем дерево?

- Этот мой.

Сосна, на которой сидел полковник, вдруг сильно качнулась. Пейзаж смяло, болото приблизилось и накренилось. Небо поползло в сторону, пошло волдырями, которые лопались, распространяя брызги чего-то пахучего и пузырчатого, похожего на слюну, а болото земное сомкнулось с болотом небесным.

- Так ты все-таки... Свинтус ты, а не сфинкс, - произнес полковник, догадавшись, что это левиафан свой язык, обросший почвой и лесом, в себя втянул. - И вся твоя тайна в том, что ты жрать хочешь. Где же твоя справедливость по отношенью ко мне?

- Справедливость... Знаю, что где-то есть, и даже сталкивался неоднократно. Сам немало от справедливости пострадал, - сказал левиафан, не ворочая языком: видимо, произношение осуществлялось всё-таки при участии каких-то других органов.

- Послушай, не глотай меня.

- Это уже не в моей власти. Может, ты себя огорченным счёл? Может, подумал, что я произвол творю? Нет, дальнейшее уже непроизвольно. Это рефлекс.

Что-то булькнуло и одновременно сдавило тело полковника, плотно стиснув его со всех сторон. Это что-то - скользкое, влажное, теплое - на миг показалось надежным и даже уютным, словно он не по пищеводу скользил, а неподвижно в дружественных объятиях пребывал. Бесшумно работала печень, струилась по жилам кровь, да в голодном желудке - словно бесы что-то делили, урча - перебранка шла.

- Вот тебе, бес! - отозвался в нем голос зверя, его проглотившего и теперь продвигавшего сокращениями пищевода далее вглубь.

Он не успел подумать о том, что за беса кормило им это чудовище, ибо несколько движений спустя его обдало желудочным соком, словно окатило огнем, и даже почудилось, что убило, так как он сознание потерял, а очнулся в кромешной тьме. К этому времени в желудке зверя совсем успокоилось, а, включив фонарь и оглядевшись, он обнаружил, себя, словно в капсуле, в пузырьке воздуха, плавающем на поверхности мутной жидкости. Кроме него, в желудке никого не было, а если и были, то глубоко на дне.

- Словно лягушку проглотил, - раздался под сводами глас Твердоглазого.

Несмотря на то, что полковник был теперь внутри левиафана, голос чудовища не изменился, словно он не посредством звуковых колебаний изъяснялся, а каким-то иным способом. Полковник же вел свою речь в обычной манере, то есть посредством голосовых связок и языка, как принято.

- Ты со мной и мои проклятия проглотил, - сказал он. - А еще я слышал: проглоченная лягушка может быть причиной беременности.

- Проклятьями меня не испугаешь, а беременностями не удивишь, - сказало чудовище. - Чем мне больше рожать, тем мне больше нравится. Ты погуляй, посуществуй пока. Взгляни на меня изнутри. Расщеплять я тебя не буду и ферменты свои отзову.

Воды, а скорее кислоты, схлынули, пузырек с полковником плавно опустился на дно, которым являлась серозная оболочка, а коснувшись ее, лопнул, уколовшись о белую кость, торчавшую из ила. Влажная, словно болотистая, поверхность, на которую полковник встал, колыхнулась. Ему показалось, что они отчалили.

- Куда мы плывем? - обеспокоился он.

- Куда мне плыть? Я у себя дома. Ты бы снял обувь свою. Язва у меня там, где ты топчешься. Да и вуалька твоя ни к чему теперь. Нет во мне комаров. Можешь в пределах меня путешествовать куда угодно. Только в башку мне не суйся: испепелю. Там у меня Ид. Ид - это ад. А так ничего, среда обитания пригодна вполне. Всего в ней вдоволь для счастья и материального благополучия.

- Насчет среды и ее пригодности сильно преувеличено, - присмотрелся полковник. - А вдоволь здесь - только костей да черепов. Внутри ты не так величав, как снаружи. Что будет думать Бог о тебе в вечности? Да и мне каково за тебя то гордость, то гадость испытывать? Тебе подчистить внутри себя надо. И как-то меняться внутренне. А то и народу счастья, ни самому тебе пользы.

- Зачем мне польза? Нешто я для пользы живу. А грязь - так она ж откуда? Пока вы в себе порядка не наведете, и во мне порядка не будет. Чего не могут понять соответствующие соотечественники. Заруби себе на носу своей сабелькой.

- А воспитывать ты их не пробовало?

- Или я не мать над своими детьми? Уж я ль не воспитываю? Однако воспитания не хватает на всех. Пока только обыватели в лучшем случае получаются. А от обывателя что? Тук один. Когда приходит время воспользоваться воспитанием, с них, кроме тука да скуки и взять-то нечего. Тягость во всех членах от них. Вот почему я лениво и обло. К тому же эти крайне неохотно идут ко мне в пасть. Самоотверженности в них нет. Только от героев во мне твердость. Так что буду сильнеть тобой. Ты сиди и не трепыхайся, покуда ощущение проглоченности не сменится ощущением инкорпорированности непосредственно в мою живую плоть.

- Да ты не только обло. Ты еще и озорно, - сказал полковник, чувствуя горечь не только в душе, но и во рту. Видно, хлебнул желудочного содержимого, пока без памяти пребывал.

- Довольно уж тебе цитировать Тредиаковского. Не будем спорить, каков он поэт, но сравненье посредственное. Говорил, что любишь, но вот проглотил, и куда делась твоя любовь?