Никита Никуда (СИ)

- И даже выправили себе самодельные паспорта. Эти инволюнтаристы куда как мудры. Выполнив необходимые обрезания - хвост, пенис - осваивают прямохождение и в открытую объявляют, что обезьяна - недочеловек. Особенно старается одна белокурая бестия. Матерый такой самец. Эволюционер от инволюции. Он и меня этой химерой прельщал. Другая - Либидозная Обезьяна - поощряет распущенность и низменные человечьи инстинкты внедряет в умы. Некоторым уже ничто человеческое не чуждо. Я называю таких вырожденцами. Но их незначительное меньшинство. Настолько незначительное, что и упоминать не стоит. Я как настоятель этого стойбища их бы мог приструнить, чтоб вовеки не вякали, но в качестве курьеза, для плюрализма, их покуда держу.

- Ваша терпимость к параллельным мнениям заслуживает всяческого уважения, - одобрил доктор.

- Однако чтоб не допустить резни на почве зоологической розни, я придумал наиболее заядлых - пороть. Я и тебя, вот увидишь, велю выпороть, как только наша дискуссия подойдет к концу. Да она и подошла, впрочем. Добавлю только, что, как мне думается, вечного человека, о котором все ваши помыслы, не может быть никогда. Хотя бы потому, что по прошествии некоторых столетий он все равно обрастет шерстью и, благополучно эволюционировав, примкнет к нашему стаду, выполнив свою зоологическую задачу не тем, так этим путем. Природа, видишь ли, не сочувствует таким намерениям и все равно рано или поздно возьмет свое.

Долгогривый перевел дыхание и сделал своим знак - махнул рукой, словно шашкой лозу рубил.

- Позвольте еще... - засуетился доктор.

- Будет с тебя. Мы не на философском сборище с блудницами и флейтистками. Предгоминиды - постгоминиды... Сейчас надергаем прутьев и разберемся, кто есть кто. А кого нет и быть никогда не может. Человек начинается там, где кончаюсь я, как бы то ни было и ни выглядело. Так что не буди во мне человека - убью.

- Хотя бы словечко...

Доктору стало не по себе. Возникла в памяти графиня Дюбарри, просившая еще минуточку. Гипотетические предки на дереве придвинулись ближе, образовав кольцо. Двое-трое принялись отрывать от дерева гибкие побеги ветвей. От ужаса предстоящего унижения у доктора на мгновенье ослабли руки, пальцы разжались, и он полетел вниз, но был схвачен за привычный к этому воротник и привлечен к ответственности.

Как происходила экзекуция и долго ли она длилась, доктор не помнил и боли не чувствовал. Находясь на грани потери сознания, он лишь услышал голос крупноголового:

- Попадешься еще на крамоле - не только высеку, но и высушу. А теперь иди. Передай привет приматам.

Зажмурив глаза, он вдруг завопил. Сколько продолжался этот слепой вопль, доктор не мог припомнить впоследствии. Он очнулся на дереве, по-обезьяньи крича, а едва опомнившись, тут же прекратил вопль и огляделся, удивившись тому, как его угораздило столь высоко влезть, не имея к тому природных способностей, и более того, втянуть за собой саквояж. Вокруг по-прежнему простирался лес, но тропа была рядом, под ним. Он пошевелился, размял сведенное судорогой члены, и стал осторожно спускаться. Легкость и радость жизни, с какой он скакал в ветвях, совершено его оставили. Вспомнив эти свои ощущение, он признался к собственному стыду, что ему нравилось быть обезьяной. Зов ли Руссо припомнился - мол, назад к природе? Зов наших предков, обезьян? Инстинкты над разумом возобладали, выйдя из подсознания, радуясь, что обрели легальность?

Кажется, многогривый упоминал о Руссо. Снова стать обезьяной на радость вам? Нет уж, увольте. Отдаю свои хищные инстинкты за лишний грамм мозгов. На миг крупноголовый вновь возник перед ним, монументальный, словно памятник Кинг-Конгу. Ужаснувшись этому видению, он приостановил спуск и огляделся. Нет, никаких обезьян вблизи не было. А главное лес по-прежнему был безлюден, не было свидетелей его унижения.

Однако, какие канальи. Самих бы с ветвей совлечь и высечь.

Может, привиделось. Уж не съел ли чего галлюциногенного я или этот примат? Существует ведь мненье о том, что воображением и как следствие - происхождением - человек обязан галлюциногенным растениям. Но нет, ничего глюкотворного вблизи него не росло.

Вся тыльная часть его туловища чесалась. Спустившись и став у подножия, он обнажил спину и попытался обозреть через плечо собственный тыл. Никаких следов от экзекуции он не обнаружил, но зуд не проходил. Как если бы его действительно высекли, но не только что, а несколько суток назад. Или жара была этой почесухе причиной? Воздух был раскален. Всё, способное двигаться, забилось в щели. Обозленной обезьяной скалилось солнце. Хорошо хоть тень падала на тропу и не давала спалить его заживо.

Доктор оделся и, подхватив саквояж, уже более торопливо припустил по скрипучей тропе, спеша вырваться из сферы влияния этих обезьяноподобных в более привычную и приличествующую антропосферу.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ