Никита Никуда (СИ)

В полуверсте от озера арка была. Кто-то сто лет назад молодые стволы друг к другу пригнул и верхушки связал. И, под ними пройдя, в другой мир попадал. Веселенький лесок сменялся дремучим. Двумя стенами стоял вдоль тропы, а тропа - словно трещина в сущем.

Тропа изогнулась, да так круто, что он ушибся о ствол, внезапно возникший на его пути, едва еще пуще не искалечившись. Сухой сучок поранил лицо. Он отер выступившую вдоль царапины кровь.

Человек столь плачевной участи непременно себе сучок найдет. И в лицо воткнет. Лучше бы умер тогда. Лучше б совсем порвало гранатой. Взрывпокой. Смехосмерть. Чем вот так пребывать - в крови и крайней беспомощности.

Жизнь прошла, не будучи прожитой. Злополучная, в лохмотьях каких-то событий, как побитая молью шуба на женщине, побитой кем-то другим. Хотя разные бывают судьбы, и любое о жизни суждение является единственно верным. Жизнь сожалению не подлежит.

Хуже уже не будет. Или будет еще? Если хуже еще возможно, значит, участь не так плоха.

Местность стала напоминать окрестности высохшего болотца с чахлыми деревцами, но густой, влаголюбивой травой, ноги в ней путались. Тропа еще более запетляла меж ухабов и кочек - не попасть бы в петлю ногой.

Совсем организм расклеился. Ноги не держат, падаю. То ли почва скользит подо мной, то ли сам я скользкий такой. Припадая на левую, уповая на правую. Отвоевывая пространство за пядью пядь. Словно с каждым шагом заново собирал все крепежные детали организма, сочлененья его.

Сколько кочек, однако. Эти кочки в кучу собрать - получится Эверест. Знать бы заранее, что это за мытарство - жизнь. Шаг вправо, шаг влево - открытый перелом.

Однако далее впереди лес выглядел гуще, наверное, и местность выправится. И где-то там найдет эта тропа себе конец. Сколько же, Боже, эту тропу длить?

Мы имеем такого Бога, какого заслуживаем. Уповаем, пеняем ему, просим ни много, ни мало - милости. Молим любви, думая, что достойны. А Он всё молчит, холодно взирая на нас. Никогда ни о чем Его не просил. Того и гляди нарвешься на грубость или на глупость Его. Чье это эхо в этом лесу? Я не кричал.

Кочки действительно кончились. Но впереди был пригорок. Передохнуть, перед тем, как начать подъем. Он прислонился к стволу, опасаясь присесть - потом не поднимешься.

Катя. Встречи при растущей луне. Одно наваждение на двоих. Счастье всегда дается не по заслугам. Но думал, успею, мол, заслужу. Не успел - разорвало разлукой надвое. Не вини меня, не уберегся, просто прости. Ныне мы разделенные отдаленностью, не слышим друг друга. Расстояния да толща воды обеспечивают звуконепроницаемость между мной и тобой. Но всегда буду помнить - сколько ни жил бы на этом свете, сколько б ни умирал.

Он преодолел подъем и снова остановился, хотя восхождение стоило ему меньших усилий, чем предполагал. То, что открылось глазу, напоминало давно прошедшее. Что-то знакомое содержал распростершийся перед ним ландшафт. Он дальше пошел, и чем более углублялся в этот лес, тем больше убеждался в его подлинности. Вот арка - стволы, сцепленные меж собой верхушками - забава лешего. Время вернулось, а пространство застряло на полпути. Двигаться ему стало легче, но все же не с той скоростью, какую хотел.

Попытаться ускориться, чтобы нагнать расстоянье, настичь то, что забрезжило, эвакуируя самое ценное: память о тебе.

- Помнишь, мы лягушек ловили, а маман нас отчитывала?

- Помню.

- Все образуется. Свищет вещий соловей. Слышишь ли?

Да, действительно, соловей.

- Теперь, когда столько минуло - зачем я тебе такой?

- Не через откровение, так через страдание открывается Бог. Радуйся - этим зеленым лапам, лучу в этой траве. Бог заливает нас ливнями от избытка любви. Вихрями кружит, огнем палит. А мы не понимаем и умираем от этого.

- Соловей. Солнышко. Облако...

- Водопляс.

- Так он жив?

- Иди. Недолго уже.

Лес сделался чрезвычайно дремуч, словно в сказке или тогда, в юности. Вот двуствольное дерево, с ветвями на одной из макушек, сплетенными, словно воронье гнездо. Я на одном стволе твое имя вырезал. Надо же, не затянуло за столько лет. Только смолой оплыло.

Эта дремучесть распространялась не далеко. Раньше это расстояние длиной в полторы версты за четверть часа одолел бы. Он снял с себя ремень с кобурой, двигаться стало значительно легче, держа их в руке, и по прошествии получаса за деревьями голубое мелькнуло, словно быстрый взгляд, брошенный исподлобья. Открывался просвет, меж стволами уже вполне явно поблескивало, близость озера учащала биение сердца - до пульсации в горле, как перед последним броском.

Сосны по песчаному спуску сбегали к воде, но обмирали, не решаясь ступить в воду. Утопая по щиколотку в песке, он подковылял к берегу. Бросил весла, упал, да неловко, на правый бок, и спохватился, обеспокоившись за лягушку: не придавил ли. Перевернулся, сунул руку в карман, уже предчувствуя, что он пуст. Потерял, ковыляя по кочкам, или в лесу она выпрыгнула? Но тут же заметил ее у самой воды.