Никоарэ Подкова

— Когда я учился в Баре, — продолжал Подкова, — полюбился мне один учитель — лях, который, можно сказать, создавал и разрушал перед нашими глазами новые и древние царства. Были когда-то фараоны и персидские цари, под их скипетром находились обширные земли и целый муравейник народов; но вот из крепости Филипополь вышел с малой ратью безусый юнец Александр Македонский и показал себя достойнее всех. «И я знавал в свое время, говаривал тот учитель, — молдавского господаря, который поднял меч против турецких падишахов, нынешних покорителей мира. И был тот государь властителем в небольшом государстве с малым войском, но оказался достойнее и храбрее тогдашних императоров и королей. Ибо господарь Молдавии Штефан боролся против порабощения и вражеского нашествия, и весь народ поддерживал его в этих войнах».

«От старого Штефана, — сказывал брат наш Ион, — остался нам наказ вызволить себя от язычников и бояр».

Когда государь Ион Водэ, на погибель свою, решил отправиться в стан бейлербея, он в своем шатре поцеловал меня в лоб, потом отстегнул саблю. Я наклонился и принял ее. Государь сказал мне: «Носи ее и будь достойным мужем».

Внучка мазыла, дева неразумная, как только вышла из горенки, поспешно утерла слезы, но не побежала, как предполагала матушка Олимпиада, уведомить своих стариков об исцелении господаря, а тихонько остановилась у двери и навострила ушки послушать, о чем беседуют в горнице.

«Зачем говорит мой любимый о каких-то наставниках и об императорах? поморщилась она. — Любопытно слушать рассказы об отшумевших битвах, но какое мне дело до господарей и императоров?

А что же означает то «видение» в двадцать лет? Государь в ту пору только что вышел из отрочества, но был, наверно, таким же храбрым витязем, как и теперь. Ведь недаром я вся замираю, дрожу, когда к нему приближаюсь. И повстречал он тогда на своем пути, наверное, писаную красавицу, а не такую, как я, — рыжеволосую да с веснушками, каждая величиной с яичко трясогузки. Тетушка Ангелина, няня моя, говаривала, что и ко мне придет мой светлый царь, и учила обещать ему, как в сказке три девицы обещали: и сладких кушаний, и полотна для всей рати, и двух сыновей, кудрявых, как государь Никоарэ».

«А какое нам дело до народов?» — слушая дальше, удивлялась она.

Илинка в недоумении внимала словам возлюбленного своего Никоарэ о сабле Иона Водэ. «Государь теперь думает о войне, а не о том, что я останусь тут, одинокая, в печали и в горе. Но, может статься, крестная Олимпиада шепнет ему словечко и вернется сюда государь Никоарэ после похода, который теперь готовит».

И вдруг она вздрогнула, услышав позади голос:

— Что тут поделывает наша молодая хозяйка?

То был старик Петря. Глядел он на нее с улыбкой, но в строгих его глазах не было приязни.

— А что мне поделывать? Собираюсь пойти и поведать деду и бабушке добрую весть.

— Что за весть?

— Государь Никоарэ встал. Но сабли еще не надел.

— Наденет и саблю.

— А, может, он бросит воевать?

— Что ведают дети? — недоверчиво покачал головой дед.

— Ведают, дедушка. Не долго им детьми быть — придет время тоже станут стариками.

— Верно, — мягче молвил дед. — Ступай, передай весть старикам, но прежде умойся холодной водицей, а то глаза заплаканы.

Девушка ушла. Дед постучался, услышал из горницы дозволение войти и нажал ручку двери.

Голос Никоарэ был теперь иным, бодрым. У старика стало легко на сердце.

— Радуюсь, как восходу утренней звезды, — молвил он, переступая порог. — Узнал я добрую весть от внучки мазыла. Может, задержимся еще на несколько дней? Как изволишь повелеть?

— Задержимся, дедушка, ненадолго.

— Добро, государь. А до тех пор изволь повелеть, чтобы оседлали коней — надо им поразмяться, а то зажирели они тут, обленились. И надобно заново перековать их задние ноги. Придется, может, сворачивать в дикие непроходимые места.

— Что ж, хорошо, — согласился Никоарэ.

— Да будет тебе во всем удача, — сказал с поясным поклоном старый воин. — Пойду приведу его милость Александру, пусть услышит приказ из уст твоей светлости.

Никоарэ играл синим цветочком водосбора, который преподнесла ему Илинка, покусывал то атласные лепестки, то листочки; жевал их в задумчивости и сплевывал в сторону.

— Я тоже выйду на крыльцо, матушка, — проговорил он, — посмотреть на своих товарищей. Они меня, верно, погибшим считали.

— Нет, государь, — пробормотал дед Петря, — все мы стояли на страже у твоих дверей, все дожидаемся, когда ты снова поднимешься в стремена. Дай бог долгого веку матушке Олимпиаде, поставила она тебя на ноги.

Он поцеловал правую руку целительницы.

— Будь здоров, капитан Петря, — промолвила она, глядя на него потухшим взором, словно пробивавшимся из тьмы минувшего.

Четверть часа спустя Никоарэ уже стоял на крыльце большого дома в окружении хозяев и верных своих друзей. Молодая хозяйка Илинка стала с того утра недолюбливать воинские сборища. Молча удалилась она в уединенный уголок сада, и долго ей докучала там иволга. Все казалось девушке, что лукавая птица насвистывает два стиха, и они скользят с ветки в лучах солнца.

Первый стих нравился ей: