Никогда_не...

— Это не я! — рыдала Нина, прикрывая рукой губы, ни капли не сомневаясь в том, что все эти угрозы могут быть приведены в действие.

— Узнаю, шо хтось из твоей соплячни трогав кисет — руки поотрываю!

Нина клялась и божилась, что это не она, и ни один из ее кавалеров, пока мы с Наташкой, то краснея, то бледнея от ужаса, малодушно надеялись, что правда никогда не всплывет. Сидя вечером на лавочке у подъезда, мы тянули жребий и бросали монетку, стоит ли признаться, а заодно и прикидывали, кому из нас оторвут руки, а кому зашьют рот.

После мы дали друг другу клятву на крови, что эта тайна умрет вместе с нами, и теперь у нас круговая порука и связаны мы ею навсегда.

Все еще улыбаясь от этих мыслей, я возвращаюсь в настоящее, понимая, что жизнь — странная штука, и никогда не предугадаешь, как и с кем тебя повяжет круговая порука, и какие ещё тайны придётся скрывать, надеясь, что никто и никогда о них не узнает.

— Поля! Василь! — зовёт нас Гордей Архипович. — Ходить сюда! Де вас черти носили, аж до самой темноты… Маринко! Давай уже, заводь Ляму, дай коняке отдых!

Вэл, вздыхая от волнения, начинает слезать с лошади, вцепляясь ей то в узду, то в гриву, от чего она недовольно и обиженно ржёт.

— Ну, ну, тихо, тихо я сказала! Не мучь ее! — прикрикивает на него всегда добрая и покладистая Марина. — Давай руку мне. Руку давай, говорю, помогу слезть! Та не трясись ты, не свалишься!

Вэл, наконец, соскакивает на землю и как-то недоверчиво оглядывается, будто не веря, что снова стал человеком, «обычным пешкарём» и снимает свой шлем, желая быстрее вернуть себе бравый ковбойский образ.

— Ну шо, Поля? — снова обращается ко мне Гордей Архипович, пока я, наблюдая за приготовлениями, подхожу ближе. — Багато наснимала?

Ох, чёрт… Черт, черт! Я же сама наплела ему, что приехала сюда как фотокорр, и за полдня — ни одного снимка, мало того — камера так и осталась в бардачке машины Артура! И передо мной снова встаёт выбор, как двадцать лет назад — сказать ему правду или наврать. Теперь я понимаю, о чем говорила, Наташка, упоминая деда: «Он еще всем фору даст!». Ни одного намёка на то, что Гордеев-старший с годами утратил остроту смекалки, я не вижу.

Мне и сейчас кажется, что это не праздное любопытство, а проверка, очередной вопрос, от ответа на который будет зависеть мое положение здесь. Внимательно глядя в его чуть поблекшие, но со следами густой синевы, как у всех в семье, глаза, я понимаю, что и без того вру ему по-крупному. И усугублять ситуацию по мелочам не хочу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ничего я не наснимала, Гордей Архипыч. Ни-че-го, — с искренним сожалением говорю я, разводя руками, пока он долго смотрит на меня, а потом улыбается в усы.

— А я й знав, шо так будет! Знав, шо сразу не справишься. От у вас в городе говорят — як с села! А мы у нас кажем — так она ж с города, шо с неё взять? От шо с тебе взять, Поля? Ще не пообвыкла в нас тут?

— Не пообвыкла, Гордей Архипович, — говорю я, краем глаза наблюдая, как вероломный Вэл скрывается в дверях конюшни под предлогом забрать ковбойскую шляпу, оставив меня один-на-один с хозяином усадьбы. — Сильно все по-другому у вас, вы правы. Даже про работу забыла. Не помню, когда последний раз такое было.

— Отак, значит. И шо ж тебя так здивувало? — подкручивая ус, он выпускает облачко крепкого дыма с очень знакомым, терпким запахом, который я помню из детства. Глубокие морщины-лучики вокруг глаз никуда не делись, он по-прежнему щурится и ведёт со мной ироничную беседу, но почему-то я напрягаюсь. Кажется, что следующими словами его будут: «А все знаю, Поля. Шо кисета в мене вкрасть хотела, а теперь онука крадешь».

— Да… все. Особенно кони ваши. Они такие… живые.

— Та ясен пень, шо не здохли! — снова смеётся хозяин, не понимая, о чем я.

— Нет, Гордей Архипыч, я не о том. Они… они как люди. Только… не люди. Как другая цивилизация какая-то. Которая совсем рядом. Вот, знаете, как будто инопланетяне прилетели и живут рядом с нами. Только мы этого вроде как не замечаем. А потом вдруг вспоминаем — и… снова удивляемся, еще сильнее. К такому просто нельзя привыкнуть, никогда.

Он долго смотрит на меня, потягивая трубку, после чего отвечает:

— Чудная ты, Поля. И слова чудные говоришь — чи то пришельцы, чи то цивилизации… Та я понимаю тебя. Понимаю… Кони — они не просто скотина. Они ж как люди — с душою. Ще у собак душа есть, у пташек кой-каких. А у кошаков нету души, трясця их матери! Их нам, грешникам, чорт послав, шоб жизнь портили и под ногами шлялись! — внезапно спотыкаясь о трущегося о ноги кота, громыхает Гордей Архипович, после чего еще громче, удивительно зычным, для его возраста голосом, зовёт на весь двор:

— Глафира! Глафира, ты шо там робишь? Чего коты голодные шляются?! Щас все ноги об них переломают!

Шкодливый кот, выгнув спину дугой, удирает через весь двор, а я, наблюдая за ним, громко смеюсь, до чего комично он выглядит.