Никогда, никогда

Оказывается, нам все-таки не нравятся раки. К счастью, в меню есть и куриные стрипсы. А курица, похоже, нравится нам обоим.

– Нам надо это записать, – говорит Чарли, идя спиной вперед посередине улицы. – Что мы терпеть не можем раков. Я не хочу опять пробовать эту дрянь.

– Подожди! Ты сейчас… – Чарли приземляется на пятую точку прежде, чем я успеваю закончить предложение. – Упадешь в яму, – договариваю я.

Я помогаю ей встать, но дело уже сделано. Мы наконец-то просохли после того, как намокли под дождем, но сейчас ее джинсы опять вымокли до нитки. На этот раз от грязной воды.

– Ты в порядке? – спрашиваю я, пытаясь удержаться от смеха, но все мои попытки тщетны. Я хохочу еще пуще, чем хохотал на протяжении всего этого дня.

– Ага, как же, – бормочет она, пытаясь вытереть дорожную грязь со своих джинсов и рук. Я все еще смеюсь, когда она щурит глаза и показывает на эту грязную лужу. – Чарли говорит – сядь в эту колдобину, Сайлас.

Я качаю головой.

– Нет. Ни за что. Эта игра называется «Сайлас говорит», а не «Чарли говорит».

Она выгибает бровь.

– Да ну? – И, сделав шаг ко мне, добавляет: – Чарли говорит – сядь в эту яму. Если Сайлас сделает то, что говорит Чарли, то Чарли сделает то, что говорит Сайлас, что бы это ни было.

Это что, приглашение? Мне нравится игривая Чарли. Я смотрю на яму. Пожалуй, она не так уж глубока. Я поворачиваюсь и опускаюсь, пока не сажусь по-турецки в эту лужу с грязной водой. И при этом не свожу глаз с Чарли, не желая смотреть на разглядывающих нас зевак. Она подавляет свой смех, но я вижу, что все это доставляет ей немалое удовольствие.

Я продолжаю сидеть, пока даже Чарли не становится неловко. Через несколько секунд я откидываюсь назад, опираясь на локти, и закидываю ногу на ногу. Кто-то фоткает меня на телефон, и Чарли делает мне знак встать.

– Вставай, – говорит она, оглядевшись по сторонам. – Скорее.

Я качаю головой.

– Я не могу. Чарли не сказала: «Чарли говорит».

Она хватает меня за руку, смеясь.

– Чарли говорит – встань, идиот. – Она помогает мне встать на ноги и, вцепившись в мою рубашку, утыкается лицом мне в грудь. – О боже, они пялятся на нас.

Я обнимаю ее и начинаю раскачиваться, чего она, похоже, не ожидала. Она поднимает на меня взгляд, все еще сжимая в кулаках мою рубашку.

– Мы можем пойти отсюда? Идем.

Я качаю головой.

– Сайлас говорит – танцуй.

Она сдвигает брови.

– Не может быть, чтобы ты говорил серьезно.

Теперь вокруг нас стоят уже несколько человек, и некоторые из них фотографируют нас. Да, я бы, наверное, тоже сфотографировал идиота, который сам, по доброй воле, уселся в грязную лужу.

Я разжимаю ее руки, вцепившиеся в мою рубашку, и беру их, заставляя ее пойти танцевать со мной под воображаемую музыку. Мы раскачиваемся, двигаясь в танце по Бурбон-стрит, натыкаясь на людей. И все это время Чарли хихикает, как будто у нее нет никаких забот.

Через несколько минут мы приближаемся к бреши в толпе. Я перестаю кружить Чарли и прижимаю ее к своей груди.

Она поднимает на меня глаза, качая головой.

– Ты сумасшедший, Сайлас Нэш, – говорит она.

Я киваю.

– Вот и хорошо. Это и есть то, что ты любишь во мне.

На мгновение ее улыбка гаснет, и ее взгляд заставляет меня перестать раскачиваться. Она прижимает ладонь к моему сердцу и смотрит на ее тыльную часть. Я знаю, что сейчас она чувствует не обычное биение сердца, а нечто, похожее на барабанную дробь.

Ее взгляд снова встречается с моим. Ее губы приоткрываются, и она шепчет:

– Чарли говорит… поцелуй Чарли.

Я бы поцеловал ее, даже если бы она не сказала: «Чарли говорит». Моя рука зарывается в ее волосы за секунду до того, как мои губы касаются ее губ. Когда ее рот открывается, встречая мой, у меня такое чувство, будто она пробивает кулаком дыру в моей груди и сжимает в нем мое сердце. Это больно, это не больно, это прекрасно, это ужасно. Я хочу, чтобы это продолжалось вечно, но если этот поцелуй продлится хотя бы еще минуту, то я задохнусь. Моя рука обвивает ее талию, и, когда я притягиваю ее к себе еще ближе, она тихо стонет мне в рот. Господи.

В моей голове есть сейчас место только для одной мысли – твердой уверенности, что судьба существует. Судьба… родственные души… путешествия во времени… и тому подобное. Все это существует. Потому что этот поцелуй ощущается именно так. Реальностью.

Кто-то врезается в нас, наши губы разъединяются, но нам требуется сделать над собой усилие, чтобы освободиться от того, что только что охватило нас, что бы это ни было. Мы снова начинаем слышать музыку, льющуюся из всех дверей. Замечать окружающие нас огни, замечать людей, их смех. Все внешние воздействия, которые ее поцелуй заблокировал на десять секунд, разом возвращаются. Солнце заходит, и сумерки преображают улицу, словно перенеся ее из одного мира в другой. Теперь мне больше всего хочется увести ее отсюда. Но никто из нас, похоже, не способен двигаться, и, когда я беру ее за руку, мне кажется, будто моя рука весит двадцать фунтов. Она сплетает свои пальцы с моими, и мы молча направляемся к парковке, где находится машина.