Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

Пишу этот раз о себе подробнее. Сейчас порхает снежок. В комнате холодновато, но терпимо, 10 по Цельсию. Софья Александровна развешивает выстиранное ею белье. Мне нужно готовить второе издание моего Герцена[873], но я займусь этим вечером (если будет свет), а сейчас потянуло писать тебе. После полосы усиления внутренней жизни (конец того года и начало этого — а мне пора — «пора, пора, покоя сердце просит» — центр тяжести перенести в эту внутреннюю жизнь) наступила опять полная суета сует. Снова на меня спрос большой. Туристское бюро[874] заставило меня разработать для них экскурсию (литературную) по старой Конюшенной (Пушкин, Герцен, Станкевич, Тургенев)[875], ВЦСПС[876] требует статью о Ленинграде, Молодая Гвардия — книгу о Ленинграде и посылает меня на 2 недели туда (вот это хорошо).

Литературный институт[877]

все еще держится за меня и просит зайти, для каких-то новых переговоров. Музей Москвы зовет на совещание — по подготовке юбилея Москвы[878], то же и Областной Музей. Моссовет — поручает возглавить бригаду по Литературному некрополю Москвы. Зовут меня и во Всесоюзное Театральное общество — на обсуждение спектакля «Три мушкетера» — в одном лице актера и трех музыкантов (там я встретил Симона Дрейдена[879], который заявил, что я человек-чудо: не изменился за 25 лет! — а я ответил — «хорош комплимент — неужели же я был такой старый хрыч, когда обучал вас»!).

И, наконец, самое любопытное: пригласили меня в Дом архитектора, и очень настойчиво. Я пришел (хотя было очень некогда). Пришел и думаю, а куда же теперь — дом-то велик! Вдруг подходит ко мне галантный молодой человек и спрашивает: Вы проф. Анциферов? — «Да, я Анциферов». — «Мы Вас ждем». И проводили меня в парадный кабинет директора. Там сидел Голденвейзер[880] (знаешь, музыкант, которого любил Л. Толстой) и всякие почтенные мужи. Лакеи — в белом разносили коньяк и сладкий кофе, пти-фуры и шартрёз[881], все время пополняя убыль. Вопрос собрания: организация вечеров синтетического искусства[882]

. Наметили цикл. В первую очередь «Искусство Пушкинской поры». Программа. Изобразительное искусство — профессор Алпатов[883], литература — Анциферов, Музыка — Неменова-Лунц (проф. Неменова-Лунц)[884], Пение — Рябова[885] или Обухова[886], чтение — Качалов[887]

, танцы — Семенова[888]. На мой вопрос: почему привлечен я — как литературовед? — мне ответили: «Как творческий человек». Я всячески рекомендовал Гроссмана[889]. Но они настаивали, и я дал согласие.

Софья Александровна очень взволновалась. И я стал волноваться. А тут случилось вот что. Я упал и ударился головой о лед — затылком — и прямо затылком. К врачу не пошел (нет времени). Началось дня через два головокружение, подташнивание и боль. Пошел в клинику. Меня выругали, уложили на 10 дней и запретили всякую работу. Я воспользовался этим и написал в Дом архитектора, что выступать не могу (всякое волнение — воспрещено, грозили 2 врача — кровоизлиянием в мозгу, давление поднялось со 160 до 210). Еще раз рекомендовал Гроссмана, Бонди, Благого[890]. И представь — они отложили вечер до моего выздоровления, и мне придется выступить на очень трудную тему: Пушкин как представитель стиля классики.

Был позавчера у Качалова. Какой обаятельный человек! После обсуждения программы вечера я его спросил, какую химеру он имел в виду, играя Анатему[891] (со мной был мой альбом). Он указал и рассказал, как изучал лицо химеры, позу ее и ее пальцы. Когда уходил, он подал мне пальто и <я> так сконфузился, что я даже не мог попасть в рукав.

9^го

/II Вечер Достоевского — юбилей 75 лет[892]. Назначен и мой доклад «Золотой век в творчестве Достоевского». Итак, видишь, как я занят, учти, что я письма пишу 10 лицам — и все же помни, что ни одно не оставалось без ответа из твоих писем. Посылаю тебе старого хрыча — не пугайся, в натуре я все же моложе.

Сердечный привет от нас обоих.

Твой НА.

О внуке — хорошие вести. Ирина согласилась на регулярную помощь от меня.

22 февраля 1946 г. Москва

Дорогой мой Гогус, никак не могу понять, как у тебя могло создаться впечатление, что я даю вам совет восстановить вашу брачную жизнь. Я ведь писал, обдумывая каждую фразу.